Мало кто понимает эти изменения лучше британского юриста Уэйна Джордаша — одного из ведущих в мире юристов в сфере прав человека и ключевого архитектора украинской стратегии по расследованию военных преступлений. Он является директором Всемирного фонда соблюдения прав человека (Global Rights Compliance Foundation, GRC).

В интервью NV Джордаш рассказывает, как именно Украина в корне изменила подход к расследованиям зверств, почему показательные процессы России над украинскими военнопленными сами по себе являются военными преступлениями, и что вселяет ему надежду в эпоху растущего авторитаризма.

Автор — Демьян Шевко

Демьян Шевко: Вы много лет работаете в сверхсложных правовых системах и сферах защиты прав человека по всему миру. Что вас побудило выбрать путь международного гуманитарного и правозащитного права?

Уэйн Джордаш: Если честно, меня манило стремление увидеть мир во всей его сложности — со всеми его достоинствами и недостатками. Работа в международном уголовном праве дает тебе место в первом ряду для созерцания и того, и другого.

Да, эта профессия предполагает много путешествий, но еще важнее — она позволяет непосредственно видеть лучшее и худшее, что есть в человеческой природе — и все, что между ними. Лично меня всегда больше всего интересовала именно эта «серая зона».

С ростом моего профессионального опыта в области прав человека росло и чувство личной ответственности. Я считаю, что каждый человек обязан хотя бы в мелочах пытаться улучшить мир. Не обязательно делать что-то грандиозное — иногда достаточно просто не ухудшать ситуацию. Именно это и привлекло меня к этому делу — хотя бы пытаться делать хоть что-то хорошее.

Уэйн Джордаш, директор Всемирного фонда соблюдения прав человека (Global Rights Compliance Foundation, GRC) / Фото: Wayne Jordash's archiv

— Вы работали во многих странах мира. Последние несколько лет вы вовлечены в работу в Украине. Как она выглядит по сравнению с другими местами, где вы работали — например, Афганистаном, Чадом или Сьерра-Леоне? Есть ли что-то, что делает Украину особенно уникальной?

— У каждой страны, у каждого конфликта — свой контекст. Культурная и политическая динамика всегда разная. Но страдания — удивительно похожи.

Речь идет о мирных жителях села в Сьерра-Леоне, которое сожгли повстанцы, женщинах, которых каменяют в Афганистане, или украинских семьях, которые теряют дома и детей из-за ракетных ударов — горе и травма имеют одинаковую природу.

Я считаю ошибкой слишком сосредотачиваться на уникальности каждого места. Куда важнее — увидеть общую человечность во всех этих переживаниях. Боль от потери ребенка не менее разрушительна в Украине, чем где-либо.

— Ваша организация, Global Rights Compliance Foundation, играет ключевую роль в Группе по расследованию преступлений зверств. Могли бы вы объяснить миссию этой группы и то, как она сотрудничает с украинскими властями?

— Да, эта группа была создана по моей инициативе вскоре после начала полномасштабного вторжения. Я тогда был на связи с представителями Великобритании, ЕС и США и настаивал на том, что Украине нужен четко структурированный механизм для координации международной поддержки. Иначе десятки организаций начнут массово приезжать — с благими намерениями, но без должной координации — что приведет к процедурным ошибкам, повторной травматизации жертв, дублированию усилий и общему хаосу в и без того уязвимой среде.

Подобные ситуации — не редкость в зонах конфликта, когда международные игроки спешат действовать без согласования. Поэтому мы предложили создать рамочную структуру, которая бы объединила различные организации в рамках общего мандата для поддержки Офиса Генерального прокурора Украины в расследовании и преследовании за преступления зверств.

Наш мандат — поддержанный ЕС, США и Великобританией — не предусматривает, что мы сами проводим расследование или осуществляем обвинение. Наша роль — оказывать техническую и операционную поддержку тем, кто это делает: прокурорам, Национальной полиции Украины (НПУ) и Службе безопасности Украины (СБУ).

Global Rights Compliance работает с мобильными группами в регионах, где происходит около 80% расследований военных преступлений. Кроме того, мы закрепили отдельные команды за каждым из 10 подразделений прокуратуры, которые занимаются этими делами. Наша работа заключается в проведении юридических оценок, выявлении пробелов в следствии, просмотре материалов дел и оценке готовности к вынесению сообщений о подозрении. По сути, мы обеспечиваем «бэк-офис» — помогаем прокурорам строить сильные, юридически обоснованные дела. Но именно прокуратура ведет процесс. Мы лишь поддерживаем.

— Недавно Украина и Совет Европы подписали соглашение о создании трибунала для расследования российских военных преступлений. Этому предшествовали годы дискуссий о том, какой должна быть структура такого суда. Как вы оцениваете эту модель? Считаете ли вы ее правильным путем к справедливости?

— Этот трибунал — это, в конце концов, политический компромисс. Он предусматривает создание, по сути, регионального суда на основе соглашения между Украиной и Советом Европы.

Украина — и это вполне понятно — стремилась к созданию полноценного международного трибунала, поддержанного широкой коалицией государств — членов ООН. Только такой суд имел бы юридическую способность снять иммунитет с высокопоставленных чиновников России — таких как президент Путин, министр иностранных дел Лавров или премьер-министр. Согласно международному праву, только настоящий международный трибунал имеет полномочия судить действующих глав государств и высших должностных лиц.

Вместо этого мы имеем региональный трибунал, поддержанный примерно 54 странами. Это заметная цифра, но ее недостаточно, чтобы придать суду полноценный международный статус в юридическом смысле. Очень многое будет зависеть от того, как сами судьи будут интерпретировать свой мандат — и это еще предстоит увидеть.

В то же время я считаю, что эта модель воплощает принцип «не стоит жертвовать хорошим ради совершенного». Это максимум, которого реально можно было достичь в текущих политических условиях. И это действительно имеет значение — как символическое, так и практическое. Если такая агрессия не приведет к созданию трибунала — то когда тогда вообще должна?

Конечно, впереди долгий путь. Исторически как международные, так и региональные трибуналы часто не оправдывали ожиданий. Но посмотрим. Как говорится, решение еще не вынесено.

— Как бы вы оценили эволюцию украинской правовой и бюрократической систем в ответ на войну? Насколько хорошо они адаптировались к нынешним обстоятельствам?

— Моя организация, Global Rights Compliance, работает с украинскими прокурорами еще с 2015 года. И должен сказать, что с 2015-го до полномасштабного вторжения 2022-го это был довольно фрустрационный опыт. Прогресс был минимальный, и в целом прокуроры мало интересовались делами, связанными с Крымом или оккупированными территориями Востока.

Вейн Джордаш (вторая справа) с командой Global Rights Compliance Foundation в Харькове / Фото: Wayne Jordash's archiv

— То есть украинские суды фактически не занимались этими преступлениями?

— Именно так. В период между 2016 и 2022 годами было доведено до конца всего два или три дела о военных преступлениях — и все. Это мизерное количество объясняется как сложностью сбора доказательств и задержания подозреваемых, так и, откровенно говоря, отсутствием институциональной мотивации.

Но после полномасштабного вторжения ситуация в корне изменилась. С 2022 года мы наблюдаем настоящий перелом. Прокуроры, Национальная полиция, Служба безопасности Украины — все теперь глубоко вовлечены в эту работу. Это настоящий прорыв.

В регионах вы найдете чрезвычайно преданных прокуроров и следователей, которые работают в крайне сложных условиях — часто без предыдущего опыта в делах военных преступлений. Они имеют дело с продолжающимся конфликтом, ограниченными ресурсами и очень сложным международным гуманитарным правом. И несмотря на это — адаптируются просто невероятно быстро.

Да, система остается бюрократической и часто медленной, но структурные изменения уже произошли. Например, Украина оперативно создала 10 региональных подразделений, специализирующихся на военных преступлениях. Также было создано отдельное подразделение по вопросам сексуального насилия, связанного с конфликтом, которое уже стало примером лучшей практики. Отдельное направление — работа с детьми, сосредоточенная на вопросах депортации и идеологической обработки украинских детей.

Региональные прокуроры теперь активно строят дела против высокопоставленных российских командиров, действующих в их областях. Так что хотя система до сих пор громоздкая, ее настойчиво и эффективно осваивают профессионалы, которые действительно продвигаются вперед — вопреки всем трудностям.

— В таком случае как выглядит сейчас цепь документирования — от преступления на фронте до судебного преследования? Как этот процесс структурирован?

— В расследовании военных преступлений все всегда начинается с места происшествия. Нужно установить, что именно произошло: какое подразделение или какое лицо совершило преступление — идет ли речь о пытках в подвале, изнасиловании гражданского лица или о ракетном ударе по немилитаризованной цели.

Этот этап занимает немало времени, поскольку одного лишь установления отдельных фактов недостаточно. Необходимо выявить и доказать закономерность, паттерн поведения. Именно эти закономерности являются ключевыми для того, чтобы связать преступления с командованием высшего уровня.

Распространенный миф заключается в том, что старшие командиры якобы издают прямые приказы совершать военные преступления. На самом деле это случается редко. Чаще всего они формулируют военные цели, которые заведомо приводят к совершению преступлений. Они отдают приказы, полностью осознавая последствия, и не делают ничего, чтобы предотвратить преступления или наказать виновных. Именно таким образом устанавливается наличие криминального умысла и осведомленности на уровне командования.

В первые два-три года войны украинские прокуроры сосредотачивались на документировании этих паттернов — закладывали фундамент. А теперь они постепенно поднимаются выше по командной цепи, формируя дела против старших офицеров, которые действуют в конкретных регионах.

Следующим этапом должны стать дела на национальном уровне, охватывающие несколько регионов одновременно. Именно такие дела позволят привлечь к ответственности ключевые фигуры — вроде Путина, Герасимова или Шойгу.

Это длительный процесс. Международные трибуналы обычно тратят годы на расследование и судебные преследования таких преступлений. В случае Украины — с ограниченными ресурсами и в условиях продолжающейся войны — путь от документирования преступления на фронте до объявления подозрений высшим должностным лицам объективно потребует времени.

— Россия является постоянным членом Совета Безопасности ООН и имеет представительства во многих международных институтах. С вашей точки зрения, пыталась ли Россия препятствовать расследованиям военных преступлений? Как она использует свое международное присутствие и влияние?

— Несомненно. Самый мощный инструмент, который Россия применяет, — это дезинформация и манипуляции. Это ее наиболее всеобъемлющая и эффективная стратегия для подрыва расследований и судебных процессов.

Они продвигают целый ряд фейковых нарративов: мол, они не совершают военных преступлений; что целят только в военные объекты; что все доказательства обратного — сфальсифицированы или являются частью украинской постановки. Эти месседжи активно продвигаются повсюду — от Совета Безопасности ООН и Генеральной Ассамблеи до мейнстримных медиа и телеграм-каналов.

Во-вторых, как постоянный член Совета Безопасности ООН, Россия имеет право вето и активно блокирует инициативы вроде создания международного трибунала по преступлению агрессии. Она также оказывает давление на другие государства — как в Генеральной Ассамблее, так и в самом Совете Безопасности — чтобы те выступали против подобных усилий. Именно поэтому, в частности, мы и получили региональный трибунал, а не полноценный международный.

Так что да, Россия ведет чрезвычайно стратегическую игру, используя свое институциональное влияние и информационные операции для построения ложного нарратива — такого, который должен убедить мир в том, что ее действия в Украине являются якобы оправданными и законными. Но это — неправда.

— В рамках своего ложного нарратива Россия также проводит показательные судилища над украинскими военнопленными, в частности морпехами и бойцами бригады «Азов». Могут ли российские судьи и должностные лица, причастные к этим процессам, быть привлечены к ответственности по международному праву?

— Безусловно могут — и должны.

Часто забывают, что Совместная статья 3 Женевских конвенций определяет минимальные стандарты обращения с людьми в условиях вооруженного конфликта. Это включает право на справедливое судебное разбирательство и запрет на произвольное задержание или наказание без надлежащей правовой процедуры.

Российские судьи, прокуроры и должностные лица федеральной пенитенциарной службы прямо нарушают эти стандарты. Организуя и проводя судебные процессы на основе доказательств, полученных под пытками, или наказывая украинских военных и гражданских за преступления, которых они очевидно не совершали, они непосредственно причастны к совершению военных преступлений.

Речь идет не о каких-то сложных юридических стандартах. Это — основы международного гуманитарного права. И Россия систематически их нарушает.

— Существует ли в Украине отдельное подразделение, которое занимается расследованием таких показательных процессов?

— Да, этими расследованиями в первую очередь занимается Служба безопасности Украины в координации с Офисом Генерального прокурора. СБУ ведет много дел, связанных с обращением с военнопленными, и фальшивые суды являются ключевым элементом этого злоупотребления. Так что да — эти процессы активно расследуются.

— Хотел бы спросить о другой категории дел — возможно, вы знакомы с ними.

Несколько российских военнослужащих, которые, вероятно, участвовали в военных преступлениях, сбежали из армии РФ и сейчас просят убежища в Европе. Насколько мне известно, по меньшей мере три случая стали публичными.

Один из них — Андрей Медведев, бывший командир «Вагнера», который сбежал в Норвегию. Другой — Павел Филатов, десантник, который находится во Франции и даже издал книгу. Наиболее скандальным, пожалуй, является Игорь Саликов, бывший полковник российской разведки, который публично признал, что отдавал приказы на артиллерийские удары, в результате которых погибли сотни украинских военных.

Эти люди дают интервью, а теперь просят защиты в Европе. Иногда похоже, что они пытаются использовать процедуру убежища, чтобы избежать ответственности. И мы даже не знаем, сколько подобных случаев остаются неозвученными.

Как вы считаете, должны ли эти лица быть привлечены к ответственности или экстрадированы в Украину? Как страны, которые их принимают, должны действовать?

— Я знаком с этими случаями лишь бегло — из медийных материалов, поэтому не изучал их в деталях. Но меня удивляет, что любая страна могла бы предоставить убежище лицам, которые публично признавались в совершении военных преступлений или в отношении которых есть веские подозрения.

Большинство европейских стран, в частности Франция и Норвегия, имеют национальное законодательство, которое позволяет расследовать и судить иностранцев за военные преступления, совершенные за пределами их территории. И эти законы уже применялись. Франция, например, рассматривала дела, связанные с геноцидом в Руанде, а Нидерланды преследовали лиц, причастных к преступлениям в Сирии.

Команда Global Rights Compliance Foundation в Херсоне / Фото: Global Rights Compliance Foundation

Поэтому если существуют достоверные доказательства — особенно в случаях, когда лица сами признают свое участие в преступлениях, — то эти правительства имеют не только полномочия, но и юридическую обязанность согласно международному праву проводить расследование и, в случае необходимости, возбуждать уголовные дела.

Военные преступления подпадают под принцип универсальной юрисдикции. Это означает, что государства имеют обязательства действовать независимо от места совершения преступления или национальности подозреваемого. Если такие расследования не проводятся, это вызывает серьезные вопросы.

В итоге первым шагом всегда должен быть тщательный анализ доказательств. Но если эти доказательства существуют, национальные органы власти обязаны действовать в соответствии со своими внутренними нормами и международными обязательствами.

— Учитывая вашу профессиональную позицию — и ту чрезвычайно сложную работу, которой вы занимаетесь — есть ли что-то, что вселяет вам надежду? Видите ли вы свет в конце тоннеля — как для Украины, так и в глобальном масштабе — когда речь идет о справедливости и ответственности за преступления против человечности?

— Это сложный вопрос. Потому что, если быть откровенным, все действительно выглядит довольно мрачно. Мы живем в эпоху, когда доминируют авторитарные лидеры, а нарушения прав человека становятся все более жесткими.

Но есть и другая сторона этого момента, которую не стоит игнорировать: мы также являемся свидетелями глобальной волны гражданской мобилизации.

Посмотрите на Украину. С 2014 года — а особенно с 2022-го — украинское гражданское общество противостоит жестокому агрессору, который системно нарушает права человека. И это сопротивление — действительно впечатляющее.

И речь идет не только об Украине. Вспомните протесты в Сербии против Вучича — еще одного союзника Путина. Или Венгрию. По всему миру, где только растет авторитаризм, люди выходят на улицы, борются за свои права и требуют ответственности от власти.

Вот откуда происходит мой оптимизм. Правозащитная деятельность по сути сводится к поддержке таких обществ — помощи им в сопротивлении, восстановлении и в конце концов — в преодолении репрессий.

И они победят. Вопрос не в том, победит ли справедливость, а в том, какой ценой. Сколько жизней будет разрушено, насколько будет подорвано верховенство права, прежде чем мы достигнем этой цели.

Я считаю, что мы стоим перед борьбой целого поколения. Но мы победим. Вопрос лишь в том, сколько времени это займет — и какой дорогой будет эта победа.