— Расскажите, пожалуйста, вкратце о вашем боевом пути в ВСУ?

— Если не вспоминать о начале еще в 2008-м, кажется… Я прослужил пять лет, был контрактником Вооруженных сил, уволился. Затем в 2014 году присоединился к армии в качестве добровольца. Во время АТО в 2015 году, когда добровольческие формирования начинали уже в структурные подразделения превращать, я для себя принял решение, что война уже в таком более устойчивом формате — и мне не было смысла оставаться.

Фото: 1 ОШП

В 2022 году пришел солдатом, сержантом, вернулся к активной службе. На данный момент являюсь командиром Первого отдельного штурмового полка.

— Относительно отличий идеологических подразделений, таких как ДУК, Да Винчи, от регулярных подразделений Вооруженных сил — что-то изменилось с 2014 года, когда мотивированные люди с Майдана сразу пошли воевать на Восток? За это время армия развивалась, какой вы видите эту разницу сейчас? Влияет ли это на ход боевых действий?

— На самом деле сейчас украинское войско в целом стало намного больше и намного мощнее по сравнению с 2014 годом. Нет такой разницы, как тогда, между добровольцами и остальными. Есть, скажем так, люди с горячим сердцем, а есть категория людей, которые хотят защищать страну, но лишены таких воинственных черт.

При этом основным отличием добровольческих формированиях остаются традиции. То есть здесь очень строго относятся к дисциплине, здесь более ответственно относятся командиры к подчиненным, к солдатам. Именно потому, что все командиры — в прошлом солдаты.

У нас основным критерием для того, чтобы человек стал офицером, является соответствие требованиям на поле боя. Офицер должен вести солдат в бой, должен сохранять управляемость подразделения, пользоваться неподдельным авторитетом в коллективе. В кадровых воинских частях сейчас, за время полномасштабного вторжения, тоже на самом деле очень много сформировалось офицеров, которые опираются именно на эти базовые ценности. Но есть люди, особенно в традиционных частях, которые больше смотрят на это как на работу, на способ получения дохода, на карьерный путь, а не как на призвание.

Мы получаем пополнение изо всех возможных источников, но сейчас далеко не тот поток желающих, который был в 2022 году. Одним из источников является рекрутинг, заключение контрактов непосредственно с теми, кто хочет прийти в ряды именно нашего подразделения. В частности, идет отбор тех, кто из других подразделений пошел в СЗЧ. В учебных центрах мы тоже отбираем людей. Также заключили соглашения с колониями, местами лишения свободы.

Каждая группа проходит проверку. Мы подписываем контракты только с теми, кто, по нашему мнению, действительно готов служить в нашей конкретной формации.

— То есть вы одно из тех подразделений, которые берут людей из мест лишения свободы?

— Да, мы были в числе первых, кто отбирал их в подразделение Шквал. У нас есть специализированный батальон, мы продолжаем набор из мест лишения свободы, и достаточно успешно ребята работают.

— Дмитрий, наверное, больше года уже говорят о возрастании роли БПЛА, FPV и других дронов в войне. Ваше подразделение изначально штурмовое. Соответственно как за последнее время изменилась ваша тактика? Вы создали какое-то отдельное подразделение для дронов? Как враг применяет дроны против вас?

Фото: 1 ОШП

— БПЛА в современной войне стали, скажем так, основным технологическим средством, которое обеспечивает, во-первых, осведомленность на поле боя, во-вторых, поражение.

Однако наш подход несколько отличается от подхода других бригад, которые используют дроны преимущественно для нанесения ударов по тылам противника. Мы используем их как тактическую поддержку для операций прямого наступления. Наши боевые действия происходят гораздо ближе к фронту, и это меняет способ использования дронов.

Для нас не дроны являются самой большой угрозой. Согласно нашей статистике, 40% ранений наших бойцов вызваны огнестрельным оружием, остальные — осколочные. Это на самом деле очень показательно, потому что много говорит о том, как мы работаем. Это означает, что мы часто вступаем в ближний бой с вражеской пехотой.

Мы в первую очередь сосредоточены на уничтожении вражеских штурмовых групп и отражении прорывов на фронте. В нашем секторе враг сумел продвинуться на большую территорию, нашей задачей было остановить их продвижение — и мы это сделали.

Сейчас мы очищаем территорию, на которую они прорвались, в частности вблизи села Рубежное. Мы уже полностью его отбили и сейчас занимаемся зачисткой того участка территории, где противник смог пролезть. Если посмотреть на карту DeepState, мы прорвали «клешню» чуть ниже Золотого Колодязя. Эту операцию непосредственно выполнял наш 1-й штурмовой полк вместе с 25-м отдельным штурмовым батальоном.

— Какая у россиян мотивация на этом направлении все равно бежать в штурмы по двое, по трое с большой вероятностью погибнуть? Что говорят пленные?

— У определенной части пленных мотивацией, прежде всего, были деньги, обещанные при заключении контракта. Второй момент: то, что они бегут вперед, то, каким вообще является их поведение, — это по факту и есть стратегия, которую выбрала их страна. Офицеры РФ много усилий вкладывают в подготовку личного состава, и мы это видим на поле боя. Они четко выполняют поставленные задачи, у них довольно жесткая дисциплина. Об этом свидетельствует то, что показатели СЗЧ в их подразделениях меньше, чем у нас. Они до последнего пытаются оказывать сопротивление, чрезвычайно редко сдаются.

Страна-агрессор четко решила сделать ставку на этот подход. В отличие от наших солдат, они берут не мотивацией. Это оккупационная армия, у них нет мотива защищать свой дом, это традиционная военная дисциплина.

— То есть, страх, что тебя накажут, если ты не пойдешь туда, куда тебе говорят?

— Ну, о человеке, который берет в руки оружие и идет убивать другого человека, я бы не сказал, что он такой уж робкий. Здесь больше не страх, а осознание необратимости наказания. Это культивирует определенные традиции.

У нас, в свою очередь, более демократичный подход к этому вопросу. Я не говорю, хорошо это или плохо, просто сравниваю две стороны. У нас дисциплина больше базируется на моральных ценностях. У них — на наказании в случае нарушения норм и правил.

Их страна использует интерес отдельных групп населения к банальным вещам, деньгам. Один из пленных рассказывал, что в определенном регионе платят, например, 1,5 миллиона за контракт, а я, мол, поехал в Питер и мобилизовался там, там больше дают. То есть, люди идут за деньгами плюс, все же, у них есть срок контракта, это тоже важно. Человек приходит в армию, чтобы решить свои текущие проблемы. Подписывает контракт, оставляет те 3 миллиона рублей семье, через год он увольняется, возвращается домой. Если глубже заглянуть, то еще и возникнет вопрос, где больше демократии и свободы, у них или у нас?

Фото: 1 ОШП

— Всего ли хватает вашему полку в плане вооружения, боеприпасов или материально-технического обеспечения. На каком уровне государственное обеспечение?

— На данном этапе нет проблем с обеспечением. Ранее в этом году мы испытывали значительный дефицит, особенно FPV-дронов, разведывательных дронов и тому подобное. Но эти пробелы в основном были заполнены.

Может ли снабжения быть «слишком много»? Конечно, нет! В войне, независимо от того, сколько ресурсов у вас есть, все быстро исчерпывается. Но тех запасов, которые имеются сейчас, достаточно для ведения как оборонительных действий, так и небольших локальных наступательных операций — как те, в которых мы сейчас участвуем.

— Есть ли у вас в подразделении иностранцы? Если да, то из каких стран? Каково ваше впечатление от сотрудничества с ними?

— Есть, из разных стран. Даже один китаец. Австралия, США, Канада… Люди, которые сфокусированы на этой войне. Приходят и романтики, но их хватает до первых сложных столкновений. Потом они едут домой, осознав, что война — это сложная и довольно жестокая профессия.

Что касается колумбийцев, которые у нас были… Скажем так, они не показали хороших результатов. С ними тяжело. Большинство из них похожи на наемных рабочих, а не на солдат. Нам пришлось распрощаться с колумбийцами из-за их низкой продуктивности.

Мы работаем вместе со многими подразделениями. Иногда к нам попадают те, которые говорят: «Мы крутые, мы прошли через ад, мы лучшие из лучших». Мы просто улыбаемся и говорим: «Ладно, посмотрим, на что вы способны». Обычно они выдерживают день или два.

В качестве примера приведу 4-ю бригаду оперативного назначения Национальной гвардии Рубеж. У них есть определенная репутация, они заявляют, что являются весомой силой. Но, честно говоря, многие оперативные провалы, которые нам пришлось исправлять в последнее время, связаны с их плохим руководством, беспорядочным командованием и отсутствием стойкости пехоты.

У каждого подразделения свои стандарты. То, что в другом батальоне может считаться большим достижением, тем, за что дают награды за отвагу или мужество, — для нас просто рутина. Мы даже не ждем слова «спасибо» за свою работу.

— Все больше медиа в мире пишут о возможном перемирии. Как бы вы это прокомментировали? Это для нас в минус или в плюс. Вообще вы думаете, что есть какая-то перспектива мирных переговоров?

— Как бы там ни было, каждый должен делать свое дело. Наша армия должна защищать государство, уничтожать врага, а наши власти должны искать политические пути решения этого вопроса, отстаивая государственные интересы, интересы нашего населения, граждан. Они должны учитывать многие факторы. В любом случае я очень положительно отношусь к тому, что наше государство ищет пути диалога, а одновременно работает над дополнительными поступлениями помощи из других стран. Они делают свое дело, мы делаем свое.

— Каково ваше мнение об идее отдать под контроль России часть Донбасса, контролируемую сейчас Украиной, в обмен на обещание прекращения огня?

— По крайней мере в нашем подразделении никто точно даже не думает отдавать без боя любые территории. Несмотря на сложную ситуацию с мобилизацией, несмотря на усталость, украинская армия никогда не согласится спокойно развернуться и уйти с тех территорий, которые мы удерживаем.

Здесь, я думаю, все военные единодушны и даже не может быть оснований для обсуждения. Если власть определит такие приоритеты, не учитывая позицию народа и армии, то боюсь, что армия тогда скажет: попробуйте сами защищать страну, без нас. Вы же понимаете, удержание территории далось всем нам ценой очень большой крови.

Когда кто-то по телевизору говорит о жертвах, это лишь слова. Для нас это лица людей, которых мы знаем. Каждая потеря, каждый крик в рацию солдата, который докладывает, что ему оторвало ногу, а командир должен объяснять ему, как наложить жгут и сохранять спокойствие — вот реалии, в которых мы живем, и это невероятно больно. Никто не собирается просто развернуться и уйти, потому что так решил президент.

— Что бы вы хотели сказать украинцам, которые сейчас в тылу, об этом этапе войны?

— Хотел бы пожелать им терпения и сил, и чтобы каждый искал для себя те пути, которыми он может помочь дойти до победы. Каждый на своем месте. Я понимаю: если все возьмут в руки оружие, то наша армия умрет банально с голоду, потому что нужны не только солдаты, но и аграрии, и парикмахеры, и повара. Я это четко осознаю и никогда не поддержу лозунг, что воевать должны все. Это бессмысленно. Но то, что каждый, находясь на своем месте, должен думать, как нам одержать победу, совершенно точно.