Мои Куповальцы: сентиментальное путешествие на Волынь и история прощения
Об этой трагической истории в своей семье я узнала, когда была подростком
Публикуется с разрешения редакции. Впервые опубликовано на Sestry Шлях додому
24 февраля 2022 года, когда началась инвазия россии в Украину, я не могла просто смотреть репортажи по телевизору. На следующий день после работы я пришла на автовокзал Warszawa Zachodnia, зная, что вскоре к нам начнут прибывать люди из Украины.
Я была на вокзале почти каждый день в течение трех месяцев. Показывала дорогу, объясняла расписание движения автобусов, помогала купить билеты, давала мелочь, чтобы оплатить пользование туалетом. Появлялось все больше людей и все больше усталости, испуганных лиц, а иногда и слез. Не спрашивая ни о чем, я раздавала салфетки, бутерброды, воду.
Потом стали звучать рассказы. Об изнурительном путешествии из Харькова, о поезде, ехавшем в темноте, о страхе и горящих домах. Вместе с другими людьми — которые, как и я, появились на вокзале, чтобы помогать, — я поддерживала, как могла. Спонтанно, с внимательностью и уважением к достоинству, насколько только мы могли понять ситуацию войны и бегства от нее. Потому что мы тоже люди и чувствуем одинаково.
Мы люди и чувствуем одинаково
Однажды вечером на вокзале я встретила Людмилу с двумя детьми. Они ехали в Чехию, ждали поезд, который должен был прибыть утром. Мы стали разговаривать. Оказалось, что они с Волыни. Я вспомнила о трагической волынской истории моей семьи. Мы не могли расстаться.
Мы обе чувствовали боль из-за того, что было когда-то и что происходит сейчас. Эта история на вокзале сильно повлияла на осознание мной, насколько сейчас важна поддержка украинцев и украинок, когда они убегают от атак россиян.
Семь человек из Мариуполя, женщины с детьми, с кучей пакетов и сумок с одеждой, едой, игрушками. Все это они собирали по дороге, уезжая в Польшу. В тот вечер, когда я их встретила, я представила, что мой дедушка, убегая с Волыни с моей тогда 3,5-летней мамой, тоже мог иметь сумки и пакеты с вещами, собранными по дороге. Дедушка успел взять только пиджак. Никаких документов, никаких фотографий.
Я поняла, что сегодня происходит история, на которую мы имеем влияние. Если не будем равнодушными, проявим солидарность и поддержку.
На историю волынской резни, переселения, операции «Висла», на то, что было, я не имею влияния. Я чувствую отчуждение, скорбь и травму. Я даже не знаю, как выглядела моя бабушка, у меня нет ни одной ее фотографии. Я осталась последней из этой семьи. Пора положить конец этой боли и как-то утолить свое сожаление по тому, что потеряно безвозвратно.
Об этой трагической истории в своей семье я узнала, когда была подростком. Моя мама плакала при любых упоминаниях о Волыни, она мало говорила. Я знала, что была Моника (старшая сестра моей мамы), которую называли «Муся». Много раз я слышала от родителей, что меня должны были назвать так же, как ее. Она погибла вместе с бабушкой где-то возле дома. Они не успели убежать.
Польские жители Куповалец были удивлены нападением в пятницу июльского полудня. До этого времени они жили в согласии и имели много теплых отношений с украинскими соседями. Их уверяли, что им ничего не угрожает.
Во время нападений, резни, грабежей и поджогов домов были и такие украинцы, которые помогали бежать, безопасно переправляли через реку, кормили и прятали польских соседей в своих домах или даже в стогах сена.
Василий Ткачук, богатый украинский фермер, несмотря на то, что имел двух племянников в УПА, спас 21 человека. До сих пор точно неизвестно, сколько людей погибло в Куповальцах. Приводят цифру 130, а то и 150 человек. Из рассказов выживших, из записанных воспоминаний следует, что этих людей было меньше. Сколько именно — неизвестно. В селе нет массовых захоронений. Людей хоронили там, где их находили. Вероятно, останки нескольких человек после войны перенесли на кладбище в Борочицах.
Через 82 года и месяц я еду в Куповальцы (между Гороховым и Берестечком). Административно этого села уже не существует. Сейчас там — Борочиче. Но оказывается, нынешние жители все еще говорят, что живут в Куповальцах! Благодаря эскизу села 1943 года, созданному несколько лет назад, мне удалось найти место, где стоял дом бабушки и где родилась моя мама. Сегодня там — поле картофеля, которое обрабатывает кто-то из соседнего села. Возле съезда с шоссе в сторону, где стояла хата, растет большой клен. Замечательное дерево. Я прислоняюсь к нему. Немой свидетель истории. На самом деле я хотела бы обнять и прижать бабушку, Мусю, мою маму, которая умерла 20 лет назад, и дедушку, который умер в 80-х годах. Такой чудесный августовский жаркий день, с нежным светом и сухой землей. Я хотела ходить по этому полю картофеля. Я наклонялась и постоянно находила кусочки кирпича и даже черепки. До сих пор не могу поверить, что это могут быть вещи из тех лет. Как это возможно? Они просто лежат здесь, их вспахали, раскопали, перекопали и снова вспахали. В этой земле также могут быть останки, кости убитых жителей Куповалец, в частности — моей бабушки и Моники.
Люди, которые ищут что-то на поле, вызвали интерес некоторых нынешних жителей села. На велосипеде подъехала Людмила, а за ней — Павел. Мы стали разговаривать о том, что я здесь делаю, о бабушке, о моей маме и этой страшной истории, а также о том, что я приехала посмотреть это место. Павел вспомнил, что у него дома есть карта с довоенным Гороховским уездом, где есть и Куповальцы. Он вернулся с картой и со своей 70-летней мамой. Баба Люба, когда была ребенком, слышала о том, что здесь произошло, что из воспоминаний старших людей всплывала история о найденных останках молодой женщины со светлой косичкой. Людей, которые помнят те времена, уже нет. Есть рассказы о поляках, которые выжили и время от времени появлялись, вспоминая жизнь до того страшного июля — чтобы зажечь свечу под крестом, увековечивающим эти трагические события и людей, которые погибли.
Я спросила бабу Любу и Людмилу об их отношении к эксгумации, к поиску здесь, в этой земле, останков убитых польских жителей этого села. Я добавила, что не хочу искать виновных, выяснять, кто это сделал и как его звали. Это мне ничего не даст. Я хотела бы иметь возможность похоронить своих близких. Я совершенно не знала, чего ожидать. Я услышала, что если я в этом нуждаюсь и так чувствую, то я должна это сделать, что право на погребение является важным и принадлежит каждому. У всех нас были слезы на глазах.
В этом всем также прозвучали слова, что поскольку моя бабушка и мама жили здесь, то я отсюда. Ты наша! Всё это происходило, когда мы сидели вместе на траве, перед местом, где стояла бабушкина хата, где нас угостили вкусными помидорами, колбасой, хлебом и маринованными белыми грибами. Мы говорили о том, что сегодня не должно быть места для ненависти, смерти, войны. Что у нас есть сложная общая история, что это было, но важно то, что есть сегодня. Я снова и снова слышала, что поляки так помогли и помогают украинцам, что они чувствуют благодарность и что сегодня мы вместе. Я чувствую то же самое.
Было трудно выезжать из Куповалец. Я ехала туда с опасениями — в частности относительно того, как все это выдержать. Я нашла там покой, прекрасные солнечные лучи, зелень и поля. Я смотрела на горизонт, где в зерне прятались те, кому удалось сбежать. Я прошла до железнодорожной станции, которая была местом убежища, и дороги до Горохова, откуда пути многих людей вели в Польшу. И я почувствовала облегчение. Почувствовала, что вернулась к себе. Что это мои Куповальцы, в которые я хочу вернуться. Я — простила.
«Я постоянно думаю о Куповальцах, об этих полях, о дороге, о солнце и свете, о запахе земли… Я чувствовала себя там хорошо и хотела сидеть под тем большим кленом, а потом хотела копать землю руками, и это было, как поиск близких, поиск следов», — написала я бабе Любови. Она ответила мне: «Если хочешь и можешь, приезжай к нам. Мне кажется, что мы, как семья, Агнеся».
А вот дополнение напоследок: уважая решение Украинской языковой комиссии, которая допускает возможность писать слово «россия» с маленькой буквы, я также применила это правило в своем тексте.
