29 ноября 1945 года. Один из первых дней заседания международного трибунала в Нюрнберге по поводу нацистских злодеяний. На скамье подсудимых 21 человек из числа руководителей и военного командования Третьего рейха.

Послеобеденные слушания начались с заметного оживления в рядах обвиняемых. Герман Геринг, назначенный Адольфом Гитлером в июне 1941‑го преемником, даже смеялся — суд зачитал его сообщение из Вены в Берлин после аншлюса Австрии, в котором он назвал происходящее дурачеством и щебетанием птиц.

Но тут объявили показ документальных съемок в концлагерях, сделанных самими нацистами. Американский психолог Густав Гилберт, работавший с подсудимыми, записал в дневнике: «После демонстрации этой ленты Гесс [Рудольф Гесс, заместитель Гитлера в партии НСДАП до мая 1941‑го] заявил: „Я в это не верю!“ Геринг шепотом призвал его к тишине, от его былой развязности не осталось и следа». Еще один подсудимый, Юлиус Штрейхер, издатель еженедельника Der Stürmer, мямлит что‑то вроде: «Возможно, только в последние дни», но Ганс Фриче, отвечавший в нацистском министерстве пропаганды за радио, озлобленно обрывает его: «Миллионы? В последние дни? Нет!»

Вечером Гилберт обошел камеры обвиняемых, чтобы справиться об их самочувствии после увиденного. Все были подавлены. Только Штрейхер без всяких эмоций сообщил, что фильм был ужасен, после чего попросил, чтобы конвоиры в коридоре вели себя ночью тише, а то ему будет трудно заснуть.

До конца процесса издатель Stürmer (Штурмовика) — антисемитской еженедельной газе­ты, которую бывший школьный учитель Штрейхер производил на свет с 1923‑го по 1945 год полу­миллионными тиражами, — постоянно заявлял, что он убежденный антисемит. Почти все наполнение его Штурмовика составляли пересказы криминальных историй с участием евреев, часто с сексуальными подробностями.

Братья по ненависти

Ч ерез две недели после начала Нюрнбергского процесса Гилберт попросил Штрейхера объяснить, почему Гитлер его поддерживал, несмотря на требования многих высокопоставленных чиновников рейха закрыть Stürmer. «Понимаете, я ведь во время мюнхенского путча шел с ним плечо к плечу в первых рядах, — ответил Штрейхер. — И он всегда помнил об этом. Он тогда в тюрьме сказал мне, что никогда этого не забудет. И не забыл».

Речь шла о так называемом мюнхенском пивном путче ноября 1923‑го, когда лидеры Нацио­нал-социалистической рабочей партии Германии (НСРПГ) Гитлер и Эрих Людендорф попытались захватить власть в стране. Путч закончился перестрелкой с полицией. Гитлера и ряд других лидеров путча арестовали и приговорили к тюремным срокам.

Stürmer к тому времени выходил уже полгода, и его агрессивная антисемитская направленность была очевидной с первых же номеров. Моя борьба Гитлера, написанная в тюрьме, увидела свет только в 1925—1926 годах и дала официальный старт юдофобским кампаниям НСРПГ, убеждая, что евреи всегда паразитировали на теле других народов.

Если лидер нацистов пытался облечь свои воззрения в некое подобие теории, то Штрейхер взялся за самые низкие приемы бульварных газет.

Излюбленными темами Stürmer быстро стали истории о соблазнении или изнасиловании евреями немецких девушек, о ритуальных убийствах немецких детей с участием иудейских священников, о полной зависимости политиков США и Великобритании от сионистов. Подавались материалы еженедельника с пикантными подробностями, которые Штрейхер, казалось, смаковал. Источником для публикаций Stürmer, как правило, были письма читателей. Проверять достоверность публикуемых фактов было не в правилах издателя.

Отто Штрассер, однопартиец и оппонент Штрейхера, пренебрежительно вспоминал, как тот однажды ему объяснял свою редакционную политику: «Я помещаю на первую страницу своей газеты рассказ о сексуальном преступлении, совершенном каким‑нибудь евреем, как в начале обеда подают восхитительный коктейль или паюсную икру».

Передовица Stürmer с рисунком Карла Релинка Жертвенное славянство. Номер вышел после аннексии Рейхом Судетской области Чехословакии, октябрь 1938-го / Фото: Der Sturmer Archive

19 августа 1924‑го молодой Йозеф Геббельс, будущий министр пропаганды Третьего рейха, а тогда только сочувствующий НСРПГ, из интереса оказался на съезде национал-социалистического движения в Веймаре. Гитлер на тот момент еще сидел в тюрьме за пивной путч.

Геббельс впервые услышал выступление Штрейхера, о чем записал в дневнике: «Он тут же заговорил напрямую об антисемитизме. Фанатик с поджатыми губами. Берсеркер. Пожалуй, немного патологичен. Но таким‑то он и хорош. Такие и нужны, чтобы увлечь массы».

Через три дня основные ораторы переместились в Вюрцбург. А Геббельс сделал такую пометку: «Выступал яростный и фанатичный Юлиус Штрейхер. За четыре часа он так взвинтил своей страстностью толпу, что она спонтанно запела германский гимн».

Выйдя из тюрьмы, Гитлер назначил владельца Stürmer гау­ляйтером, главой отделения НСРПГ в Нюрнберге, а затем и Франконии (историческая область на юго-востоке Германии).

Тогда же неожиданно нашелся и главный иллюстратор для издания. В 1925 году Филипп Рупрехт, начинающий карикатурист газеты нюрнбергских социал-демократов Frankische Tagespost, получил задание изобразить горлопана Штрейхера (с ним судился мэр города Герман Люппе, которого тот оклеветал). Но художник нарисовал самого главу Нюрнберга. Узнав об этом, издатель Stürmer выкупил карикатуру, поместил ее на первой странице газеты, а Рупрехта пригласил в штат, где тот с перерывами проработал до последнего номера.

С 1927 года еженедельник Штрейхера выходил с неизменным слоганом «Евреи — наше несчастье!». Это была фраза немецкого историка второй половины XIX века Генриха фон Трейчке. И появилась она по поводу тогдашнего наплыва в Германию польских евреев, которые, по мнению ученого, недостаточно ассимилировались на новом месте.

Тогда же Штрейхер взлетел по карьерной лестнице в НСРПГ, хотя тот же Геббельс в июне 1929‑го писал о его речах: «По моим понятиям, разрушительно. Этот голый антисемитизм слишком примитивен. Он упускает почти все проблемы. Еврей не во всем виноват. Мы тоже несем вину, и, если мы это не признаем, мы не найдем никакого пути. Но Штрейхер все же молодец».

Внутренняя эмиграция

П риход нацистов к власти в январе 1933 года общество резко почувствовало по прессе. Атмосферу того времени отразил Раймунд Претцель, молодой юрист Верховного апелляционного суда Пруссии, эмигрировавший через пять лет в Англию. Уже там под именем Себастьян Хафнер он писал: «Множество газет и журналов исчезло из киосков, но куда страшнее было то, что случилось с оставшимися. Их было просто не узнать. К газете ведь привыкаешь, как к человеку, не так ли? Представляешь себе, как она отреагирует на те или иные вещи. Если же в ней пишут диаметрально противоположное тому, что писали еще вчера, если она опровергает саму себя, то рано или поздно почувствуешь себя в сумасшедшем доме. Это и происходило».

В начале октября 1933‑го немецкий парламент с подачи нацистов принял закон о редакторах. Его положения превращали работу в этой профессии в бесконечный переход по минному полю.

Так, § 13 закона обязывал редакторов «максимально точно доносить информацию». И тут же § 14 требовал удалять: «все, что ослабляет силу Германской империи как извне, так и изнутри; все, что ослабляет общественную волю германского народа, германскую обороноспособность, культуру и экономику; все, что может оскорбить религиозные чувства; все, что оскорбляет честь и достоинство немца; все, что безнравственно по другим причинам».

Претцель-Хафнер так живописал жизнь журналистов, вынужденных сотрудничать с режимом: «Они спиваются, принимают снотворное и не отваживаются задуматься о том, должны ли они желать конца нацистского времени».

Обложка антисемитской книжки для детей Поганка, 1938 год. Во время немецкой оккупации ее пытались использовать как плакат в Украине / Фото: DR

Учитель нации

В январе 1933‑го Штрейхер стал депутатом рейхстага. Даже на парламентские слушания он являлся с хлыстом в руке или за поясом и именно так потом разгуливал во всех общественных местах.

Будучи в прошлом школьным учителем, владелец Stürmer взялся за воспитание подрастающей смены. В 1938 году его редакция стала уже издательским домом, который выпустил 60‑тысячным тиражом книжку для детей Der Giftpiltz (Поганка) с иллюстрация­ми Рупрехта. В заглавной истории мама-немка объясняет сыну, что среди съедобных грибов часто попадаются ядовитые и нужно уметь их отличать. Точно так же евреи прячутся среди арийцев, чтобы навредить им.

В другом рассказе мясники с крючковатыми носами жестоко убивают корову. Это увидел немецкий мальчик Курт, после чего он навсегда убедился, что евреи — самые безжалостные люди.

Уже во время Нюрнбергского процесса генерал Альфред Йодль, один из подсудимых, объяснил психологу Гилберту, что «учителишка» Штрейхер таким образом добивался общественного признания. «Учитель средней школы — профессия, на которую большинство в нашей стране взирало с презрением, в первую очередь в Баварии, — говорил Йодль. — Школьные учителя в городах, где большинство населения исповедовало католицизм, воспринимались как пасторские лакеи».

После выхода Поганки даже Адольф Эйхман, который в 1942—1944 годах организовал депортацию и уничтожение евреев, попытался унять Штрейхера. В конце мая 1938 года он встретился в Вене с главным редактором Stürmer Химером и прочитал ему двухчасовую лекцию о переселенческой программе СС: в то время руководство Рейха рассматривало вопрос выселения евреев в Палестину и на Мадагаскар. Айхман напросился также на встречу со Штрейхером в Нюрнберге и попробовал добиться изменения генеральной линии газеты. Ничего не помогло.

Вскоре Герберт Хаген, коллега Эйхмана, написал ему: «Когда я слушаю такое, то хватаюсь за голову. Не подсказывает ли Stürmer в качестве радикального решения еврейского вопроса идею укорачивания евреев на длину головы».

Когда Геббельсу попалась на глаза Поганка, он записал в дневнике: «Отвратительная вещь. Интересно, что фюрер сделает с этим?»

Фюрер ничего с этим не сделал. Отто Дитрих, многолетний пресс-секретарь Гитлера, в воспоминаниях писал: «Я часто умолял [фюрера] обуздать Stürmer, который считал позором немецкой культуры. Эта газета продолжала выходить по его личному приказу, хотя сам он вряд ли читал ее». Гитлер, по словам Дитриха, заявлял: «Примитивный метод Штрейхера — самый эффективный способ достучаться до маленького человека».

Штрейхер прилагал много усилий, чтобы Stürmer был узнаваем. Продавец газеты на вокзале в Ульме, 1933–1939 годы / Фото: DR

Народный приемник

«Р адио в доме! Немец забудет для радио профессию и отчизну. Радио! Новый способ обуржуазиться! Все есть дома! Идеал обывателей», — записал Геббельс в дневнике еще в декабре 1925‑го. И это средство промывания мозгов, став министром пропаганды, он освоил весьма успешно.

Стоило преодолеть главную преграду: цена качественного радиоприемника Telefunken или Mende колебалась в пределах 200−400 марок. При ежемесячной зарплате квалифицированного рабочего в 120−150 марок купить такое удовольствие для немецкой семьи было проблематично.

Советский журнал Радиофронт в октябре 1933‑го сообщал о состоявшейся в том году выставке электроники в Берлине. На ней впервые был представлен «народный приемник» VE301, в маркировке которого цифры означали дату прихода нацистов к власти — 30 января.

Несколько раз в статье повторялось, что по распоряжению Геббельса цена нового прибора не должна превышать 76 марок. Со временем она вообще сократилась в полтора раза.

Дешевым VE301 был из‑за простоты устройства. И поэтому мог принимать только центральное вещание из Берлина и местные станции, которые к моменту выпуска аппарата работали по темникам Геббельса. Для приема зарубежных волн новинка не была предназначена.

В марте 1938‑го, после присо­единения к Рейху Австрии, министр пропаганды послал на новые территории от своего имени 1,5 тыс. VE301. Хотя закупило их министерство. А 1 мая того же года, в день своего 41‑летия, Геббельс по той же схеме подарил 500 приемников малоимущим берлинцам.

Йозеф Геббельс (в центре) на выставке бытовой техники в Берлине знакомится с новой моделью "народного приемника". Он был доступен по цене, но передавал только радиостанции Германии, 1939 год / Фото: DR

Последнее слово

Ш трейхер выдержал конкуренцию даже с радио. Он добился того, чтобы Stürmer был на первых позициях в газетных киосках. Продавцы издания заполонили вокзалы с перевозными тележками, — его можно было купить, не выходя из вагона.

По сведениям немецкого историка Зигфрида Цельнгера, в 1936—1937 годах тираж Stürmer достиг пика — 460 тыс. экземпляров. Спецвыпуски доходили и до 2 млн, превосходя даже неизменного лидера продаж — Völkischer Beobachter (Народный обозреватель), печатный орган НСРПГ. Только на время Олимпиады в Берлине Геббельс распорядился убрать антисемитский рупор из столичных киосков.

Не потопил Stürmer и громкий скандал с Герингом в 1940 году. Штрейхер на страницах своего издания намекнул, что сын преемника фюрера зачат искусственно. Геринг пришел от этого в ярость и приложился к тому, чтобы следователи гестапо узнали, откуда у его обидчика миллионы на счетах. Выяснилось, что при конфискации имущества евреев во Франконии солидная часть отобранного оседала у гауляйтера, хотя должна была перейти в собственность Рейха.

Штрейхер лишился всех партийных должностей. Но Stürmer продолжал стучаться в двери своих читателей. Цельнгер утверждает, что издательство позволяло его владельцу оставаться мультимиллионером даже во время войны. Тираж газеты не падал ниже 300 тыс.

На процессе в Нюрнберге доктор Ганс Маркс, адвокат Штрейхера, попытался представить своего клиента как человека, одержимого антисемитизмом, которого немецкий народ всерьез не воспринимал. Это только вызвало у подзащитного бурный протест.

В последнем слове на суде в Нюрнберге Штрейхер заявил, что не видит в своей деятельности подстрекательства к массовому уничтожению, что как раз и вменял ему трибунал.

Над этой проблемой всю свою жизнь будет работать коллега Штрейхера по цеху Элизабет Ноэль-Нойман. Во времена Третьего рейха она была одним из редакторов Frankfurter Zeitung, а после войны, изучая общественное мнение, описала феномен спирали молчания. Это состояние социума, когда СМИ, подобные Stürmer, формируют в массовом сознании впечатление единственно правильной точки зрения. В этих условиях даже несогласные начинают ей вторить или молчать.

В тюремной столовой в Нюрнберге никто из подсудимых не хотел садиться рядом со Штрейхером.

Его, как и еще десять высокопоставленных нацистов, приговорили к повешению. Октябрьской ночью 1946‑го тела газетчика и еще десяти казненных кремировали в Мюнхене, а пепел высыпали в реку Изар.

Коллеги Штрейхера по перу отделались каторжными работами. Многие из них дожили до преклонных лет.

Этот материал опубликован в № 9 журнала Новое Время от 14 марта 2019 года.