Черновол и ее Стугна. Как уничтожает врагов и мечтает о Крыме бывшая депутат ВР, которая стала офицером и вооружилась ПТРК — интервью НВ
События20 июля 2022, 19:07
С Татьяной Черновол, бывшим народным депутатом и экс-журналисткой, НВ встречается во время ее короткой передышки от фронта. В Киев она приехала с маленьким щенком, которого она нашла в деоккупированном селе на юге Украины, где сейчас и служит. Собаку символически назвала Крым.
За несколько недель до начала полномасштабного наступления россиян Черновол научилась пользоваться Стугной — противотанковым ракетным комплексом (ПТРК) украинского производства. С ним она участвовала в обороне Киева и до сих пор работает именно с этим оружием, теперь на юге, став командиром ПТРК.
В прошлом Черновол — участник почти всех знаковых уличных событий современной истории страны — от акции УНА-УНСО и Украина без Кучмы до обоих Майданов.
В 2020 году Государственное бюро расследования (ГБР) выдвинуло Черновол подозрение в преднамеренном убийстве сотрудника офиса Партии регионов во время революции достоинства 2014-го. Но сейчас рассмотрение дела, по словам военнослужащей ВСУ, отложено " после войны". Она ведь так далеко планы не строит, а продолжает службу.
В разговоре с НВ Черновол рассказывает об особенностях использования Стугны, перспективах деоккупации юга и своей мечте отдохнуть после войны в Крыму.
— Как ты научилась работать со Стугной?
— Я знала, что такое Стугна. Я знала, что Россия готовит нападение на Украину. Я об этом всегда знала. Когда я ходила на эфиры и говорила об этом, меня пытались выставить «городской сумасшедшей». Я говорила, то что россияне нам никогда не были братьями, они готовят наступление на нас. Также очень много на эфирах говорила о концентрации танков на украинских границах и говорила, что нам очень нужны Стугны. Потому что я с этими Стугнами как с младенцами — с 2015 года. Искала деньги, потому что я знала, что это очень эффективное оружие против танков. И уже во времена Зеленского, буквально на каждом эфире, я постоянно повторяла одно и то же: власть, дай деньги на Стугны, власть, дай деньги на ракеты, власть, дай деньги на Нептуны [отечественные противокорабельные ракеты]. Тебе что, жалко не положить 10 км дорог, но обеспечить защиту всего Черноморского побережья?
Стугна — это расчет, который может спрятаться за бугорком, за березой, за кустом, в засаде, ждать танк. Танк приедет, этот расчет отработает, танк сгорит. Даже если будут два танка, второй танк не сможет дать ответ [по Стугне], потому что для него это то же, что стрелять по воробьям. То есть люди просто убегут. Надо сжечь один танк, а от другого они просто убегут.
Но это значит, что у нас должно быть так много установок, чтобы их можно было бросать. То есть, мы должны обеспечивать фактически нашу армию таким количеством установок Стугны, сколько Россия поставила танков. Тогда мы точно будем знать, что у нас это направление ПТРК [противотанкового ракетного комплекса] заполнено. И о ракетах тоже самое. Надо больше ракет. Не такие это большие деньги, по сравнению с Великим будівництвом.
Я, честно говоря, не верила в полномасштабную войну, не думала, что Путин начнет бомбить наши города. И я не верила, что он будет наступать со всех сторон. Но я с самого начала говорила, что будет наступление на Киев. Поэтому я к этому пыталась готовиться: начала искать, как закончить курсы на Стугну. Кстати, самое интересное: звала на них своих друзей. Большинство друзей говорили: зачем нам это нужно, это какая-то глупость. Я убеждала, что это классное оружие. А мне говорили: да нет, мы с автоматами будем по лесам, если что и танки останавливать. Вышло так, что из своей среды я одна на эти курсы пошла.
— Это когда было?
— Это было за две недели до войны. КБ [конструкторское бюро] Луч ожидало войну, поэтому провели эти курсы. Соломенская терроборона дала с десяток сержантов на курсы, я пошла с ними. КБ Луч нас научило. Олег Коростелев [гендиректор КБ Луч] занимал ту позицию, что если будет наступление на Киев, вот он научил 10-х человек, даст им экспортные Стугны, лежащие на КБ Луч, и даст возможность взять ракеты. Это все делалось официально. Я прошла курсы Стугны, дальше я должна была подписать контракт и на меня, как на контрактника, уже был подписан договор на хранение ракет. Успела подписать контракт накануне войны. И этот договор на меня уже стал действительным. Я уже имела право приехать на склад и взять ракеты.
Пока заканчивала курсы Стугны, искала позицию, где эту Стугну поставить. Это все было так. Я утром еду, ищу позицию, потом еду на медкомиссию что-то там сдавать, вечером уже темнеет, я хожу по лесу и ищу какие-то поляны. Это же зима, темнеет рано. То есть это происходило фактически таким образом.
23-го вечером вот что-то мне не давало просто лечь спать. Я хватаю свою любимую чихуахуа под мышку и еду к своей подружке на другую сторону Киева, чтобы быть поближе к складам. Приезжаю и говорю — вот тебе чихуахуа, я не знаю, переживем ли мы эту ночь нормально, но я прошусь у тебя переночевать, потому что вдруг что. В 01.00 легла спать, а в 4 утра мне звонит и будит Пашинский [Сергей Пашинский — экснардеп ВР]. Он говорит: «Ну, что, Таня, началось, вперед».
Я в машину и еще успела перед пробками въехать на склад. В 7 часов утра я была с грузом Стугн, которые привезла на своем электромобиле в Новые Петровцы, готова останавливать врага. Это называется неофициальная мобилизация.
Но скажу сразу — героями мы не стали. Нам не удалось подбить ни один танк на этих подступах в Киев. Не так это просто, чтобы вы понимали. Опять же лесистая местность, новички, которые никогда до этого не стреляли. Проблема в том, что менялся фронт, и те позиции, которые подготовила, вдруг командованием были сняты. Здесь ночь, ночью ничего не видно, попали под удар. Но героями стали другие. Все-таки успела подтянуться 72-я отдельная механизированная бригада имени Черных запорожцев. Она поднялась и не пустила врага. Мне очень досадно, что станцию Героев Днепра не назвали Героев бригады Черных запорожцев. 72-я защитила Киев, в первую очередь она. Мы можем говорить о терробороне, мы можем говорить о каких-то партизанах со Стугнами, но все это разговоры. А вот они остановили врага.
— Уже 5 месяцев длится полномасштабное наступление. Курсы курсами, но ты получала на практике опыт работы со Стугной. Расскажи, как она за это время себя проявила?
— На самом деле, когда ты смотришь на картинки, кажется, это просто какое-то фантастическое оружие. Только бы тебе Стугну и все танки твои. На самом деле, как и у каждого оружия, есть свои нюансы использования. Она не легкая, она действительно тяжелая. Оператор с опытом — бог, оператор без опыта — это проблема. У меня первая ракета зажгла березку. Потому что я не знала, что ракета не пролетает легкие ветви, если это ветви на первом плане. А дальше у меня другая была проблема. Поскольку моя первая ракета сожглась на березке, я получила этот отрицательный опыт, я очень боялась уже березок. Я уже не понимала, что на самом деле, если березки перед целью стоят, то ракета легко их проходит. Мне так больно, столько целей видела за березками, почему не стреляла? Такие всякие вещи. У нас они получались на таком опыте: стрелял — попал, стрелял — не попал. В таких условиях попал, при таких не попал. Жаль, что я не получала этот опыт раньше. На самом деле это все не просто.
— За эти 5 месяцев мы учимся использовать оружие, но россияне тоже учатся нам противостоять. Изменяют ли они сейчас свою тактику против нас?
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Нам необходима ваша поддержка, чтобы заниматься качественной журналистикой
— Их учит страх. Я не увидела, чтобы их тактика становилась мудрее. Все продиктовано страхом. Мы сейчас освободили одно село на другой стороне реки. Это село — это была моя первая боевая задача. При чем холод, дождь, мне, чтобы доехать до позиций, где бы доставало это село, нужно было ехать по бездорожью, по полю 10 км перед передком. Мои машины туда не ехали. Разведка нашла какую-то Ниву, наш расчет [Стугну] забросили на Ниву. Нива же небольшая машина, а у меня Стугна большая, все большое и нас забросили на передок, где мы встали перед этим селом. Мы даже не взяли ни спальников, ни продуктов. Как-то так не влезло. И мы там сутки, голодные, с этой Стугной, на холоде. На следующий день туда смогла прорваться вторая часть команды. И, честно говоря, первые сутки мы не стреляли. Мы смотрели, изучали жизнь орков. Это первый приход на фронт, в ту местность, а потом наши только заняли его. Я увидела, как москальня в этом селе себя ведет. Мы поставили Стугну и первые сутки просто наблюдали. Мы видели много целей, но ждали подкрепления, потому что мы должны отстреляться и прятаться. Я ожидала, что мы поставим еще вторую Стугну и тогда уже хорошо отстреляем. Я их стольких видела, они ничего не боялись. Ездили по дорогам, приезжали Уралы, отгружали боеприпасы. И тогда мы их отстреляли. Они не ждали никакую Стугну.
Следующий наш заход уже был плохим для нас. Место, куда зашел наш расчет, было уничтожено до основания. Ибо они уже понимали, что это Стугна. По селу было около 100 прилетов. Нам повезло, что там был глубокий подвал. Мы зашли [в село], ни разу не выстрелили и едва унесли ноги. Но мы меняем тактику, а у них только страх. Они перестали ездить по дорогам.
Но Стугна она ведь не на день заходит: бывало я стояла неделю перед тем, как однажды выстрелить. Они расслаблялись и что-то уезжало. Так башня БМП показалась, я в нее выстрелила. Стреляла в какой-то там Урал. Они вообще перестали ездить. Они отошли со всего передка села. Дальше заработали наши танки. Танки оказались офигезно крутым оружием. Им не нужно выезжать на прямой выстрел ПТРК, им не нужно вообще выезжать на открытые площади. Они у нас работают как гаубицы. Просто нужен хороший танкист, умеющий хорошо стрелять. Они встают в какой-нибудь посадочке, по гаубической траектории накрывают. Причем с третьего выстрела накрывают БМП и уходят, прячутся. Всего за несколько недель весь передний край обороны вокруг этого села был разнесен танками.
Я была этому свидетелем, потому что стояла в своей засаде и ждала, пока на дорогу, например, какой-то БМП выйдет, убегая с тех разрушенных позиций. И я, моя команда, мы 10 дней дежурили. 10 дней дежурили — никакой цели. В то же время мы видели, как все эти БМП разносил танк. И я даже скажу, что у меня такое ощущение, что последнее БМП орки уже сами сожгли, чтобы иметь какие-то основания покинуть позицию. Настолько они были испуганы.
— Ты веришь, что можно деоккупировать Юг или, по крайней мере, Херсон?
— Я над этим работаю. Я не просто верю, я над этим работаю, и я считаю, что это абсолютно реальная задача. Но я не отношусь к тем, кто шашки наголо и вперед, в атаку. Очень важно, чтобы мы это делали, как мы это делаем по сей день — с минимальными потерями. И я имею в виду не только личный состав, хотя для украинской армии самое важное — сохранить людей, сохранить военных. А я имею в виду и технику. У нас и техники потери минимальны. То есть мы сейчас потихоньку продвигаемся с абсолютно минимальными потерями чего угодно. У меня все Стугны сейчас есть. То есть, я не потеряла ни одной Стугны, хотя одна у меня была очень повреждена минометным обстрелом, но она уже отремонтирована. Благодаря этим Стугнам есть целый список потери бронетехники.
Я очень переживаю за своих. 90% усилий я прилагаю к тому, чтобы мы действовали в плюс-минус безопасных условиях. Маскировка, подход, уход, работа на позиции. Больше внимания этому уделяю. Я лучше пропущу цель, они никуда не уйдут, следующая цель приедет, но я обеспечу такие условия, когда я убеждена, что в безопасности. В последнее время я всегда работаю с окопом. Первые разы нет, потом 50% на 50%, но после того, как нас накрыли прямым минометным обстрелом, была повреждена Стугна, всегда с окопом. Над нами летали, летали, нас не нашли. Мы остались живы. Поэтому этому уделяю внимание. И я говорю сейчас не только о своем подразделении. Я рассказываю, что это тактика всей украинской армии. Только таким образом наступление возможно и при таких условиях. Наступление возможно при максимальной сохранности жизни личного состава. В таких условиях мы способны действительно освободить Херсон. Плюс тактика нагнетания ужаса у противника. Плюс наши взвешенные, очень разумные и продуманные действия. На моем участке фронта все так и происходит. Готовим какую-то операцию, маленькую, большую, наносим ущерб врагу. Он возбуждается, пытается отомстить и не может. Потому что мы опять-таки все планируем так, чтобы в случае хорошей операции у них не появлялось целей, на которых они могут отомстить. Прячемся, путаем следы, роем фиктивные окопы. Все это можно делать. Хорошая очень тактика — ставим тубусы от удочек, они похожи на минометы. Они накрывают тубусы от удочек, нам не жалко, мы следующие купим. Армейская зарплата нормальная. Нам даже волонтерские средства для этого не нужны.
— Ты женщина-командир, в твоем подчинении мужчины. Как находила взаимодействие с мужчинами, как изменялось их отношение к тебе?
— Для меня сначала это был ужас, ужас и еще раз ужас. Почему? Я по своему типу вообще не командир, я — лидер. Есть разница между лидером и командиром. Командир — это менеджер хороший. Я плохой менеджер, я одиночка. Я всегда один в поле воин: одна куда-то пролезла, одна сделала журналистский материал. Мне всегда нравилось работать одной. И потому я никогда себе не представляла, что буду командиром. А здесь я командир. И ты знаешь, в принципе, как-то так выходит.
— А как мужчины меняли свое отношение к тебе?
— Я очень довольна своей командой. Мы действительно классно работаем. Я всем довольна, все выполняют свои роли. Мы действительно работаем командой. У нас нет какой-то дедовщины, когда кто-то кого-то унижает. Мы работаем как команда и достаточно в принципе демократично. Иногда меня ставят как образец «другим командирам»: смотрите, Таня беспроблемная, у нее проблем в команде нет. Как-то все это выходит. Хотя поначалу конечно было тяжело. Мы собрались все случайные люди. Это не то, что кум, брат, сват, все друзья. И опять же надо понимать, что мужчине биологически неприятно, когда командир — женщина. Есть еще и насмешки со стороны других подразделений, что у вас командир — женщина. Но помогает в первую очередь мой боевой опыт. С каждым новым боем все больше и больше ко мне уважения и я, наконец, стала командиром. Поэтому, в принципе, уважают. Уважают и за смелость и за принятие решений. У меня очень хороший опыт моих журналистских и революционных приключений. Фактически, что такое журналистская работа? Это та же разведка. Разведка не попасться, чтобы не заметили. Фактически, этим же я и занимаюсь. Надо занять позицию там, где неприятель точно не подумает, что ты стоишь. Особенно это интересно, когда работаешь во время общего боя. Стугне тяжело в общем бою. Одно дело, когда ты самостоятельно сидишь в засаде, отстреляешь, тебя могут и не заметить, откуда пошли выходы и где ты стоишь. Другое дело, когда идет общее сражение и когда вся линия фронта везде обстреливается, может накрыть случайно, думая, что там наша пехота или еще что-то. И нужно выбрать место, где есть больше шансов. Этот опыт сражений и формирует уважение и уже начинается простое человеческое сотрудничество. А сначала мне помогло то, что был какой-то настрел. Поэтому когда над моими людьми начинали подтрунивать [что у них командир женщина], они отвечали насмешливо: А сколько вы танков сбили? Ни одного? Ну, а наш командир два. И сразу же дискуссии исчезали. Я правда много работаю. Я стараюсь работать больше других.
— На том этапе, на котором мы находимся, какие сейчас самые большие проблемы?
— Я не могу говорить. Знаешь, почему я не могу? Не только потому, что это некая секретность. А потому, что я не так их вижу из своего села. У меня есть определенный участок фронта, и это очень много работы. Я не успеваю анализировать общую ситуацию. Мне нужно знать, где у меня какие риски. Я реально так занята! Я никогда не думала, что можно быть столь занятой на войне. Я никогда не думала, что война — это такая медленная работа, где столько много составляющих, всех их нужно сбалансировать. Очень многое нужно сделать, очень многое нужно организовать. Это реально большой кусок работы. Первые два месяца главное было найти время, чтобы поспать, все остальное не важно. На общение с семьей не было времени. Смайлики маме отсылала и говорю, я занята. В последнее время, правда, стало легче. Уж что-то и в фейсбуке выставляю, уже появилось время даже просто расслабиться.
— Много было дискуссий о твоей фотографии с бывшим регионалом Александром Вилкулом, главой военно-гражданской администрации Кривого Рога. Ты уже давала тоже объяснение по этому поводу. Как ты относишься к критике в твой адрес по этому поводу?
— Да я не давала никаких объяснений, я давала фото. А объяснения давать не собираюсь. Я должна оправдываться, что сфотографировалась с председателем военно-гражданской администрации, который сейчас сопротивляется москалям на этом участке фронта? Я не понимаю. Пусть приедут и тоже оказывают сопротивление, лучше, чем он, и тогда имеют право наезжать. А то сидят и пиз… ят на диване, попивая пивко и ходят в парк по вечерам погулять. Я может буду давать объяснения, если передо мной наконец-то извинятся за то говно, которое лили на меня за конфискацию средств Януковича. Я могу давать объяснения и объясню, что это все показывает результат. Есть результат. Есть конфискованные средства, которые пошли на нужные дела, защитившие страну. Есть Вилкул, защитивший Кривой Рог. А что вы сделали? Последние 10 ракет я получила благодаря Вилкулу. Нет, я должна давать кому-то объяснение, каким образом я уничтожаю русские танки, так чтоб еще выглядеть красиво. Наверное, я должна это делать на розовом пони и в цветочках.
— Что с уголовным делом ГБР против тебя? На каком этапе все сейчас?
— Будут меня судить после победы. В таких условиях вопрос № 1 — выжить, а вопрос, что будет с уголовным делом — это уже № 2. Уголовное дело никуда не делось: отложили его рассмотрение после войны. То есть пока пусть Таня воюет, а потом мы ее осудим.
Я все это время никаких планов себе вообще не строила. Думать о том, что будет с уголовным делом — это тоже планы. Первый план был: увидеть весну. Ничего не было страшнее этой первой недели войны, когда без сна, без еды, в этих холодных посадках на морозе. Опять же, я выжила, потому что готовилась к войне и успела купить термостельки. Если бы не эти термостельки, я просто бы сдохла в этих посадках. Тогда было желание хотя бы увидеть весну.
Потом, когда приехала на юг, было холодно, мокро, такой страшный холод. Затем в посадках зацвели абрикосы. Холод и эти цветущие абрикосы. А я очень люблю дикие абрикосы. Я думаю: господи, хоть бы их попробовать. В это вообще не верилось.
Я уже их попробовала. Планов дальше абрикосов не последовало. Вот просто не было.
Сейчас мы мечтаем уже о Крыме, честно говоря. У нас всех разговоры: вот отпраздновать чей-то день рождения в Крыму на пляже Новый Свет. Я очень люблю эту местность под Судаком. Это опять же мечты, не привязанные к чему-нибудь такому материальному, как суд. Суд — это очень реальное: все эти адвокаты, сроки, умышленное убийство, в котором меня обвиняют. Об этом даже не хочется думать. А вот о пляже вблизи Караул-Аба — да.