Дом, который всегда с тобой: истории трех украинок, которые пережили опыт вынужденного переселения, рассказанные ими самими

Автор: Екатерина Бессарабова, фонд Голоса детей

У тоски по родному дому нет срока годности. Она не измеряется календарями или расстояниями, а живет внутри и ходит с человеком повсюду. Со временем боль может затихнуть, но никогда не исчезает полностью — достаточно запаха, звука или просто случайного упоминания, чтобы она вернулась с новой силой.

Жанна. Дом — там, где растет орех

Мы с Жанной встречаемся в одном из киевских парков: еще тепло, ей хочется прогуляться, и это совсем рядом с тем местом, которое она до сих пор не привыкла называть домом. Жанна время от времени приходит сюда уединиться, подумать, а иногда и втихаря поплакать — за настоящим домом. Родные Олешки. Дом, который построили еще ее родители, старенькая и очень уютная летняя кухня, садик всего с пятью деревьями, но такими плодовитыми. В январе пройдет два года с тех пор, как она там не была.

«Я всю жизнь прожила в Олешках. В доме, который построили мои родители. Это были шестидесятые, им дали стандартные шесть соток земли, и отец взялся строить дом. Сам: кирпичик за кирпичиком. Когда я пошла в школу, тоже помогала — каждый камешек там заложен мной, папой и мамой. Этот дом — навсегда моя частичка, мой кусочек души. Он для меня как человек: я всегда говорила с ним, всегда просила держаться, устоять. Потому что это не просто стены — это мои корни.

Мне было уже сорок, когда я встретила Мишу. Символично — нас тоже связал мой дом: он пришел чинить кухню и так и остался со мной.

Мы обвенчались, потом родилась Лиза, а за ней — Даша. Девятнадцать лет мы с Мишей прожили в том доме — с ним это место стало еще живее, еще роднее. Он до сих пор фотографирует мне каждый день мои цветочки, вазончики, потому что знает, как я по всему этому скучаю.

Когда пришла большая война, я не почувствовала сначала беды — была уверена, что с нашей семьей ничего не случится, все будет хорошо. Я хоть и не слишком суеверна, но верю, что мысли материальны, поэтому я всегда думаю о хорошем, и, убеждена, это мою семью и берегло.

Олешки оккупировали очень быстро. Прилеты, обстрелы, россияне на улицах. Все это стало нашей реальностью. Но страха не было, потому что когда ты на линии огня — делаешь что должен, времени на панику нет. Я теперь вспоминаю и даже не знаю, какие силы нас тогда берегли: вера, моя уверенность, Бог или, может, любовь к своему дому?

Когда россияне взорвали Каховскую ГЭС, мы с детьми переехали на самую высокую точку в Олешках, в квартиру знакомой. Я в тот день к дому своему подошла, обняла и сказала: «Родной, надо выстоять, ты же умничка, а если что-то с тобой случится — мы все отремонтируем». И дом остался сухим, невредимым — вода остановилась там, где я камешек положила, когда прощалась символически.

Но насколько бы сильно я не любила свою жизнь там, осознавала, что оставаться дальше с детьми в Олешках очень опасно. Не было пожарных, скорых, спасателей, только мы, местные, да и то — не так нас и много. Спустя два года оккупации, рядом с нами убили соседку. И тогда муж сказал, что мне и дочерям надо выезжать. Ради безопасности девочек. Он сразу решил, что мы поедем без него — сам должен был оставаться помогать старикам и ухаживать за животными. На тот момент у нас уже были девять собак, восемь котов, шестьдесят кур — все приемные, бросили их люди, когда бежали от войны.

Выехали 27 января 2024 года, а 1 февраля были в Киеве. Мы поселились в общежитии. Этот новый уклад жизни я воспринимала очень тяжело. Представьте, ты почти шестьдесят лет прожила в собственном доме: своя спальня, ванная, комнаты для каждого ребенка, гостиная. А здесь ты оказываешься в общежитии, и, по сути, всегда на чьих-то глазах. Я не могла и до сих пор не могу к этому привыкнуть. Мы сменили уже два общежития, сейчас будет очередной переезд, но я успокаиваю себя мыслью, что все это для меня временно. Потерпи, Жанна, говорю себе, ты уже столько пережила, переживешь и Киев.

Тоскую по Мише, очень. И по дому — я говорю не «любила», а «люблю» этот дом, не могу рассказывать о нем в прошедшем времени. Я постоянно сравниваю свою жизнь здесь и там. Вот смотрю в окно общежития: дуб растет, а я сразу думаю — у меня в Олешках из гостиной такой красивый орех было видно! Или иду на рынок, беру томаты и вспоминаю, какие же они вкусные были со своего огорода. Не сравнить с купленными с рук.

Сложно жить постоянно словно в ожидании. Это съедает изнутри. Думала сначала, что не нужна мне психологическая помощь, потому что у меня и без того большой жизненный опыт, но одиночество… Нет своего круга, трудно. Психологи научили меня жить с этими мыслями, чтобы они не приносили боль. Воспоминания теперь не ранят меня, они светлые. К психологам ходит и моя младшая, Даша. И я вижу, как она меняется — становится спокойнее.

Но что бы там ни случилось, я в любом случае вернусь домой. Я этим и живу. Даже если, не дай Бог, вернуться будет некуда — землянку вырою и буду дома. Потому что ни комфорт, ни деньги, ни работа не удержат — все это не стоит того места, где родилась. Я часто в Олешках, когда возвращалась с работы, заходила в свой переулочек и закрывала глаза — так и шла и останавливалась уже прямо перед домом. Где бы ни была — я даже с закрытыми глазами домой попаду. Я это так чувствую».

Сейчас Жанна с дочерьми живут в общежитии в Киеве. Старшая работает, чтобы поддержать семью, Жанна учительствует и дает уроки как репетитор. Вместе с младшей они посещают психологов фонда Голоса детей, где им помогают справляться с ощущением потери дома. И можно было бы сказать, что постепенно, шаг за шагом Жанна уже и адаптировалась, но на самом деле тоска по Олешкам никуда не девается. Потому что стоит только закрыть глаза, как она снова вслепую идет по тому переулку, который ведет ее домой.

Ольга. Мечты о доме без войны

С Олей (имя изменено по просьбе женщины) мы все никак не можем договориться о разговоре: заботы работающей мамы заставляют менять время. Отвести младшую в садик, проконтролировать уроки у старшей. Немного времени на себя. Уже три года Оля выстраивает свой график в новом городе. Сама она из Энергодара. Тоска по городу, обустроенному вместе с мужем «гнездышку» и мечтам, которые из-за полномасштабного вторжения России разлетелись вдребезги, толкнула ее в глубокую депрессию.

«Мы прожили в Энергодаре с мужем 12 лет. Незадолго до войны купили желанную квартиру: работали, вкладывали деньги, обустраивали ее, воспитывали двух дочерей. В год, когда началась полномасштабная война, мы наконец завершили ремонт, летом планировали поехать все вместе на отдых, уделять друг другу больше времени. Нам так хотелось просто пожить для себя. Но не сложилось.

Первые месяцы большой войны мы оставались в городе. Я так мечтала о своей квартире, с такой любовью ее обустраивала: каждая деталь в ней была нашей — от плитки до занавесок. Я настолько все это любила, так за это держалась, что страх все бросить был сильнее ощущения опасности. Мы верили, что Энергодар скоро освободят и мы снова будем жить, как раньше. Но ситуация в городе обострялась: россияне жестоко разгоняли проукраинские протесты, были обыски, аресты. Я боялась за девочек, им тогда было 2 и 8 лет, мы прекратили выходить на улицу. Продержались четыре с половиной месяца, пока я не решилась уехать — ради детей.

Дорога была тяжелой — четыре дня! В конце концов добрались до Запорожья, потом — в Днепр. Первые дни я чувствовала счастье, что дышу свободным воздухом, у меня была просто эйфория. Я готова была обнимать военных ВСУ, радовалась людям на улицах. Но потом пришло осознание того, сколько всего потеряно. Муж ушел таксовать — это было трудно после стольких лет собственного бизнеса. Я сначала тоже работала, но впоследствии ушла с работы, чтобы быть с детьми.

Но ничего не приносило радости. Тоска по дому просто съедала меня. Полтора года я была очень эмоционально нестабильна, плохие мысли с большей и большей силой накрывали меня, была уверена даже, что выхода нет… Начались неурядицы в семье — недоразумения с мужем, нервничали дети. Мне сейчас так грустно это вспоминать, но я могла кричать на девочек, срываться на них, хотя — ну за что? Им тоже было по-своему очень тяжело. Старшая страдала, что все ее подруги и одноклассники разъехались, и она одна в новом городе. Младшая постоянно вспоминала дом — свою кровать, оставшиеся игрушки. Плакала, собирала вещи, чтобы вернуться в Энергодар, в свою комнату. На фоне стрессов и нервных срывов она начала плохо выговаривать слова. Я начала искать психолога — и для себя, и для них.

Год я была в терапии фонда Голоса детей. К психологам пошли и дочери. Специалисты просто вернули мне здравый смысл. Благодаря этой работе я начала наконец жить, иначе смотреть на все — и на себя в том числе. Я дышать начала, верить в свои силы. Я была отчаявшаяся и опустошенная, а теперь смотрю на мир и вижу, что он все-таки яркий».

Ольга сейчас заново учится улыбаться и учит этому дочерей. Она много работает над собой, чтобы быть мягкой и не срываться, как во время депрессии. Женщина вернулась к работе: она научилась водить машину и начала таксовать. Так в ее жизни появилось больше общения, хлопот и приятной усталости. С мужем и дочками они мечтают о своем доме — возможно, с такими же плиткой, занавесками и игрушками, как и дома, в Энергодаре. Но главное, чтобы там было так же уютно. И чтобы никогда не было войны.

Ирина. Дом — быть рядом

Сумы для Ирины — это традиции, которые она создавала годами. Утренний кофе с подругой. Йога дважды в неделю. На выходных — заплывы на байдарках с детьми. 21 числа каждого месяца — дата их знакомства — свидание с мужем. И еще — десятки маленьких ритуалов, из которых обычно и состоит жизнь. Довоенная жизнь. Потому что с началом полномасштабного вторжения Сумы для Ирины — это место постоянного страха из-за тревог и обстрелов.

Год назад Ирина с семьей решилась переехать в Киев. Прошел год, с тех пор тоска по дому крадет радость полноценной жизни.

«Мы с мужем всегда жили в Сумах, познакомились в 2012-м и начали строить нашу семью. В год начала полномасштабной нашим детям — Диме и Оле — было 13 и 4. Мы верили, что война скоро закончится, мы жили этим и ждали этого, но в 2024-м ситуация в Сумах обострилась. Город начали обстреливать все плотнее. Времени спрятаться становилось все меньше. Страх с каждым днем нарастал, он просто сковывал меня. Я засыпала только под медитативную музыку, потому что сердце колотилось от каждого звука.

Однажды ночью шахед влетел в наш двор, разбились окна — и дети, и я сильно испугались. Я не могла успокоиться, вообще чувствовала, что просто схожу с ума, и тогда начала уговаривать мужа уехать ради детей. Решились мы осенью 2024-го.

К выезду мы готовились: распродали старые вещи, чтобы хватило на аренду квартиры в Киеве. Муж сначала съездил сам, а потом вернулся за нами. Мы сняли жилье в районе, который очень напоминает наш в Сумах. Сначала я выдохнула: здесь безопаснее. Но через несколько дней меня начала накрывать страшная тоска по дому. У меня не было здесь знакомых, я не очень хорошо знала город, просто не знала, куда себя деть. Давило еще и то, что не хватало средств, и первые месяцы приходилось не жить, а буквально выживать.

Одиночество, безденежье, война. Я почувствовала, что в таком ритме просто теряю вкус к жизни. Впечатление, будто я чужая в этом большом городе. Настроение колебалось — то хотела все бросить, то искала силы. Мое дело — плетение хендмейд-браслетов для военных — совсем не приносило радости, хотя я им всю жизнь просто горела, а в конце концов забросила его на долгие месяцы.

Депрессия поглотила меня: дни тянулись в тумане, я не хотела вставать, говорить, планировать. Нехватка общения душила — в Сумах были друзья, подруги, с которыми можно было выговориться, посмеяться вместе, а здесь никого, только мы одни. Это было невыносимо тяжело. Я переживала и за сына: видела, как он страдает по Сумам, по друзьям. В новой школе он не мог найти общий язык, замыкался, мало чем интересовался. Дочь такая обычно певучая, раскованная, но и ей было тяжело в новом городе.

Я искала выход — и так попала к психологу Голосов детей. Сын сходил на несколько индивидуальных консультаций и перешел к групповым. Дочка тоже была на групповых. Я же сама была в терапии год. Она помогла мне понемногу вернуться к себе. Мы много говорили с Юлией — моим психологом — о жизни, о том, что было до, о том, какая она сейчас. Она как будто распутала мне все мысли и тревоги. Теперь чувствую: я просто хочу жить полноценно, чувствовать эту жизнь, какой бы она ни была.

Мы сильно изменились за этот год — будто другие люди стали. Не знаю, мы словно выросли. Впечатление, что повзрослели — и мы, и дети, потому что здесь рядом с нами никого, мы сами за себя».

Ирина сейчас приучает себя к мысли, что изменения неотвратимы, а ту жизнь, которая была в Сумах, уже не вернуть. Она дала себе время, чтобы принять эту новую реальность, но не теряет дни даром: вернулась к любимому делу, изучает с семьей новый город. Кататься на байдарках семье пока дороговато, но из Сум они привезли свои велосипеды и по выходным устраивают заезды — первый ритуал в новом городе. И обязательно ежемесячно, 21 числа, Ирина с мужем идут на свидание. Потому что сейчас дом для них — это быть рядом друг с другом...

Таковы лишь три истории из десятков тысяч. Мы никогда не знаем, кто рядом с нами тоскует по дому. Где из окна гостиной видно большой орех, посаженный отцом. Где желанным был каждый уголок. Где жизнь держалась на маленьких ритуалах. Война разрушила эти миры. Но благодаря своевременной психологической помощи эти женщины смогли найти силы создавать новые — с любовью, светлыми воспоминаниями и силой жить дальше.

Если вы или ваш ребенок также переживаете тяжелые чувства из-за последствий войны — грусть, тревогу, бессилие — не оставайтесь с этим наедине. Обращайтесь на бесплатную линию психологической помощи от БФ Голоса детей: 0 800 210 106.