«Дипстрайк — это бег наперегонки». Что особенно берегут от дронов россияне и как туда дотянуться — интервью замкомандира 14-го полка СБС

— Некоторые эксперты заявляют, что якобы дипстрайки уже не так эффективны, как были раньше, ведь Россия прибегает к контрмерам. Насколько эффективными дальнобойные удары считаете вы? Оправдывают ли они средства? Нужны ли определенные изменения в подходах к дипстрайкам?

— Мы видим результаты, мы делаем шаги для того, чтобы улучшать нашу работу. Я бы не говорил, что дипстрайки неэффективны. Мы развиваемся, каждые 3 месяца появляется что-то новое и ситуация меняется на 180 градусов. Дипстрайк — это бег наперегонки. Мы должны быть на шаг впереди. Наш враг пытается нам помешать, а мы пытаемся придумать что-то новое для того, чтобы сделать им больно и сохранить жизнь наших военнослужащих.

— Какие контрмеры предпринимают россияне, чтобы противодействовать дипстрайкам?

— Есть стандартные: РЭБ — радиоэлектронная борьба, чтобы не дать возможности нашим средствам поражения дойти до цели, и спуфинг — подмена координат для того, чтобы сбить наши средства поражения с курса и не дать им достичь цели.

В России, как и у нас, сейчас выстраивается схема, которую в Европе называют «стеной дронов». Это не совсем стена дронов, скорее стена средств, которые позволяют другим средствам поражения не долететь до цели.

Больше всего Россия защищает два региона — Москву и Крым. Москву защищали больше всего еще со времен Советского Союза, так это и осталось. А Крым — это про их «скрепы» какие-то. Но это не значит, что мы не можем преодолеть препятствия, и вы видите, что больше всего поражений осуществляется именно по Крыму.

Россия — очень большая страна, там очень большие территории. И если мы сможем преодолеть препятствия первой линии, которая занимает 40−50 км, то дальше можно лететь куда угодно.

Следующие препятствия начинаются уже на местах самих объектов, которые мы поражаем. Но это все реально, мы работаем и каждый день стараемся преодолевать все препятствия.

— Недавно военный аналитик Майкл Кларк заявил, что Украина может подготовить неожиданную атаку — возможно по Крыму — еще до наступления холодов. Действительно ли можно ожидать ударов по оккупированному полуострову?

— Эта задача стоит с первого дня широкомасштабной войны, с 24 февраля 2022-го. Мы понимаем, что основная цель — Крымский мост. Для того, чтобы добраться до него, должны быть средства поражения. Это не только о наших дронах,Лютых [дрон-камикадзе большой дальности Лютый], надводных и подводных аппаратах. В первую очередь надо уничтожить радиолокационные станции и российские средства поражения, которые работают по нашим самолетам. Мы с этим работаем. Рано или поздно будут удары и по Крымскому мосту, и по другим объектам в Крыму.

Они действительно сделали из Крыма «непотопляемый авианосец». Крым наиболее защищенная территория и наиболее военизированная.

— Можем ли ожидать ударов по Крымскому мосту уже в этом году?

— Мы можем ожидать ударов по мосту каждый день: в этом году, в следующем году — это будет обязательно. Я вас уверяю, вы увидите.

— Как происходит процесс подготовки к дальнобойным операциям и сколько он длится? Сколько людей могут участвовать в операциях?

— Наше подразделение участвует на финальных этапах операций. Мы много работаем с зарубежными партнерами, нашими разведывательными органами, которые дают целеуказания, по которым в дальнейшем работаем. Это очень большая работа.

В целом есть оперативные задачи, которые надо выполнять буквально за три часа, а есть дальнобойные, которые могут готовиться не один месяц. Например, операция Паутина[по поражению пяти аэродромов в России] готовилась 1,5 года.

Надо понимать, куда мы бьем и чем. Очень многое зависит от качественного планирования, много нюансов с высотой, скоростью, чтобы наш дрон пролетел 1,5−2 тыс. км и поразил цели. Это планирование может проходить неделями. Нужно создать «коридор»[расчистить путь для средств поражения], а возможно не один, для того, чтобы наши средства поражения заходили на цели с максимальной эффективностью, чтобы их максимальное количество дошло до цели, и чтобы перегрузить ПВО врага.

— Как определяются цели для дальнобойных поражений?

— Цель не просто так откуда-то берется, что кто-то сидит и говорит: а давайте завтра по Самаре ударим, а послезавтра — по Башкирии. Цели определяются высшим руководством. Есть стратегические задачи, разрабатывается план поражения военных, нефтяных или других объектов.

Уже в течение 3−4 месяцев мы работаем по топливному комплексу РФ. В результате у врага становится меньше денег, на которые он строит свой военный комплекс, и меньше топлива для своих вооруженных сил.

— Как удары по нефтеперерабатывающим заводам влияют на российскую экономику? Издание Bloomberg сообщало, что из-за этого уже начали расти мировые цены на нефть. Будет ли этот эффект длительным?

— Военные работают на уничтожение врага. А у врага есть не только военнослужащие, но и военно-промышленный комплекс и логистика. У нас сейчас задача в максимально короткий срок по максимуму уничтожить этот топливный комплекс. Это нужно для остановки российского экспорта, который уже почти прекратился. Это о деньгах, которые Россия могла бы использовать для развития своего военно-промышленного комплекса.

Если у них не будет возможности производить средства поражения, начиная от автоматического оружия и заканчивая ракетной техникой, то у них не будет возможности продвигаться на нашу территорию.

Россияне сейчас пытаются найти топливо за рубежом — в Китае, Сингапуре, Беларуси. А это тоже деньги, которые они будут тратить не на свое население и свое развитие, а на покупку того, что ранее производилось на территории России. Это очень важная стратегическая задача и мы активно работаем для ее выполнения. Если это будет менее эффективно, будем работать над другими задачами. Я уверяю, что задач очень много — лишь бы хватило сил делать.

— Пытаются ли россияне больше прикрывать свои НПЗ?

— Конечно, они стали больше защищать НПЗ. Они же подвергаются существенным поражениям. Но это не значит, что мы меньше работаем. Мы работаем каждый день — и не по одной цели, а по нескольким. Каждый день и мы, и вы видите результат нашей работы.

— Какой дальнобойный удар по территории России вы считаете наиболее эффективным и почему?

— Наиболее эффективны те удары, которые приносят пользу — когда враг теряет больше всего. Есть оперативные удары, которые мы наносим по складам и базам хранения. Когда взрываются места складирования вражеской техники или припасов, то давление на нашу линию обороны уменьшается. Мы это видели в этом году, весной, когда российские наступления срывались.

Когда мы работаем на стратегическом уровне, и базы хранения горят до Башкирии, Салавата[один из городов российской Башкирии] и Алабуги[экономическая зона в соседнем для Башкирии Татарстане, — место, где размещено крупное производство «шахедов"], это также создает меньшее давление на нашу линию обороны, и приносит меньше денег нашему врагу.

Сейчас мы работаем по Самарской и Волгоградской области, а также по Ростовской области и Краснодарскому краю. Это остановило или почти остановило наступление врага на Запорожском направлении, уменьшило наступление на Донецком направлении — потому что у них не хватает ресурсов.

Человек может вытерпеть недостаток чего-то какое-то время, но если у него нет средств поражения, нет патронов, он не может голыми руками бежать на автомат.

Когда две армии примерно одинакового уровня, то побеждает та, у кого на один патрон больше. Очень хочется, чтобы на один патрон больше было у нас, и не потому, что мы много производим, а потому, что у нашего врага меньше.

— Можете ли вы все же выделить одну операцию, которая имела наибольшее влияние на Россию?

— На россиян влияет наша комплексная работа. Я не могу выделить какую-то одну операцию. Они могут быть более удачными или менее удачными, но это комплексная работа каждый день, которая дает результат. Каждая наша миссия — работа на общий результат.

Есть очень резонансная работа, когда мы, например, отработали по Киришам в Ленинградской области[удар по Киришскому НПЗ в 810 км от украинской границы в сентябре]. Наш враг такого не ожидал. Это было резонансное событие, которое принесло результат не только в деньгах или каком-то ущербе, а в первую очередь информационно — потому что мы доказали, что можем работать на таком расстоянии.

Информационные поводы также даёт работа по Башкирии — по крупнейшим военным и стратегическим предприятиям. Когда человек за 1,5 тыс. км[от границы с Украиной] не чувствует безопасности, то у кого-то в голове может возникнуть мысль, что надо заканчивать это, потому что победа все равно будет наша, а не российская. Мы защищаем свое государство, свою землю, своих родных и близких, для нас это очень большое дело.

— В последнее время много говорят о том, что Украина вот-вот поставит на поток изготовление и использование собственных ракет, однако, пока похоже на то, что дальнобойные атаки на российские объекты осуществляют в основном дроны. Так бьет ли Украина ракетами по России и будет ли бить в дальнейшем? Или же дроны оказались более эффективными и дешевыми?

— Я выскажу свое личное мнение. Ракетная техника — наше будущее. Украина — большая ракетная держава. У нас есть мощные заводы, которые производили ракеты, которыми пользовался весь Советский Союз как средством сдерживания. Сейчас мы восстанавливаем то, что когда-то было разрушено.

Что такое дроны? Дроны — быстрый ответ на ситуацию в моменте. Будут ли дроны работать дальше? Конечно, будут. Есть ли развитие в дронах? Конечно. Почему? Потому что это средство поражения, которое работает и перегружает ПВО врага.

А что такое ракеты? Это очень мощное оружие, которое надо использовать вместе с дронами. И у нас они будут, об этом говорит высшее руководство нашего государства. Я надеюсь, что мы увидим мощные удары по тем объектам, по которым не могут достать дроны. В первую очередь — в Московской области. Там обязательно должна присутствовать ракетная техника, и я думаю, что мы к этому идем.

— Большинство будущих ударов будут с помощью ракет?

— Это комплексная работа. Я думаю, что 70% поражений будут делать ракеты. Сейчас такой возможности нет. Это будущее, которое должно наступить.

Дроны обязательно будут работать. Это будет вспомогательное средство поражения в случае мощных ударов по военным целям. Мы же видим, как работают, например, израильтяне и американцы: когда надо нанести максимальный урон, используется ракетная техника.

Но дроны будут и дальше развиваться, и в ближайшее время они будут основным средством поражения.

— Какое сейчас соотношение ракет к дронам в дальнобойных ударах?

— Я не могу называть цифры. Дроны — основное средство поражения. Но ракетная техника должна применяться чаще и чаще.

— Способны ли сегодня Силы беспилотных систем нанести мощный удар по объектам в Москве, отзеркалив то, что делают россияне по Киеву?

— Мы ждем, когда дроны будут работать по Московскому региону и Москве вместе с ракетной техникой. Я считаю, что это будет в ближайшее время. Мы не стоим на месте и стараемся работать по этому региону.

Московский регион очень защищен, он сейчас самый защищенный регион на всей земле. Но это не значит, что мы не можем по нему бить. Наша задача — найти слабые места. Это только вопрос времени, когда мы будем комплексно наносить по нему удары и дронами, и ракетной техникой.

— Бывший главнокомандующий ВСУ Валерий Залужный на днях писал, что Россия очень активно копирует украинские военные новации. Что в сфере беспилотных систем — в технике или в тактике — они наиболее удачно скопировали, и есть ли что-то, что стоит скопировать у россиян Украине?

— Когда говорят о том, что российская армия — вторая армия в мире, я с этим не согласен, потому что я вижу, что происходит. Я считаю, что украинская армия и, к сожалению, российская — две наиболее мощные армии в мире. Почему? Потому что это не только о количестве людей, но и о постоянном развитии. Это две воюющие армии.

Конечно, они копируют нас. У нас нет столько людей, чтобы противостоять их «мясным» штурмам, поэтому мы должны развиваться технически. Это преимущество, которое мы должны использовать. Мы должны двигаться вперед и делать больше, чтобы они не успевали копировать.

Они у нас копируют технологии запуска дронов. Сначала они применяли шахэды для линейных поражений: шахед поднимался, летел, попадал или не попадал в цель. Я непосредственно организовывал мобильно-огневые группы (МВГ) для уничтожения шахедов, очень удачно получалось.

Теперь они учатся у нас, как запускать дроны. Сейчас они разрабатывают программу залета шахедов и других дронов и средств поражения с разных сторон и высот. Они используют различные технологии. И этому они учатся у нас.

Если мы говорим о дальнобойных поражениях, то они очень удачно переняли наш опыт работы с FPV-дронами. У нас было большое преимущество в этом плане, а теперь его нет.

При этом они первые применили дроны на оптоволокне — мы учились этому у них. Сейчас у них этого преимущества нет.

Чему еще мы можем поучиться у россиян? Нам нужно развивать свои ракеты. Это будущее, надо смотреть, как они это делают, и догонять их. Даже не ракетные разработки, а то, как они их используют. Рано или поздно, а я думаю, что рано, у нас будут такие же ракеты, как и у них. Но применение — это комплексное решение. Они применяют разные ракеты на разных высотах.

Еще одна очень важная история — ПВО. Ее надо использовать, чтобы работать против этих ракет. Также надо смотреть, как россияне используют свои системы ПВО — брать их опыт и применять.

— Какие перспективы у зенитных дронов и когда их начнут массово использовать?

— Это новая разработка, которую мы будем развивать. Будут ли россияне их копировать? Конечно, будут. Пока это наше преимущество, но, я думаю, так будет недолго. Как показывает опыт, ситуация начинает меняться через три месяца, а через шесть — меняется на 180 градусов. Поэтому ближайшие шесть месяцев в этом будет развитие. Когда преимущество сведется на нет, будут какие-то новые разработки, которые будут использоваться для того, чтобы снизить возможности нашего врага.

— Какое развитие может быть после дронов-перехватчиков?

— Ведутся разработки. На каком-то этапе панацеей были РЭБы. Потом они стали не так актуальны, хотя РЭБы — очень важная история. Почему бы через полгода новое дыхание не получить тем же РЭБ, которые будут работать не на 200−300 метров, а, например, на 10 км? Может такое быть? Может. Я думаю, что по РЭБам может быть очень мощное развитие.

Может быть развитие беспилотных аппаратов не только в небе, но и на море. Я думаю, что это сейчас очень недооцененная история. Те сотни миллиардов денег, которые вкладываются в мощные флоты и авианосцы могут быть уничтожены или повреждены достаточно дешевыми — на сотни тысяч долларов — подводными средствами поражения, которые сведут на нет всю морскую мощь могущественных государств. И речь идет не только о России.

Может быть и развитие космических войск. Развитие всей военной техники будет мощным столько, сколько будет длиться эта война. А когда не будет войны, эти достижения военной техники будут использовать в мирной жизни.

— В каком вооружении Украина сейчас нуждается больше всего? Чего не хватает?

— Вооруженным силам Украины в первую очередь не хватает личного состава. Если у нас не будет проводиться работа по психологической поддержке наших военных, если не будет работы в гражданской жизни, то нам будет очень тяжело.

Те люди, которые 3,5 года назад пришли на войну, очень истощены. Это не значит, что их мотивация исчезла. Очень многих из тех людей нет. Это не значит, что они погибли — это значит, что они уже не могут воевать по разным причинам. Государство должно обратить внимание на тех людей, которые работают и будут работать до последнего момента.

Чего не хватает Силам беспилотных систем? Государство очень много работает для того, чтобы у нас всего хватало. Но если у нас будет больше средств поражения, мы будем больше их использовать.

Не менее 70% самолетиков, с которыми мы работаем, — разработка наших отечественных компаний. Они очень быстро двигаются в этом направлении.

Я очень благодарю наших партнеров за ту военную технику, которую они нам предоставляют, но она уже и технически, и по количеству отстает от того, что делаем мы сами. Мы должны развивать свой военно-промышленный комплекс, чтобы ни от кого не зависеть. Это очень важно.

Конечно, от партнеров нужно больше дальнобойных средств поражения. Войну нужно переносить на территорию России. Мы бьемся за каждую посадку, за каждый квадратный километр, мы будем это делать. Но ваш враг должен чувствовать боль на своей территории. Для того, чтобы перенести войну на территорию врага, нам нужны эти дальнобойные средства поражения — любые. Это могут быть дроны, это могут быть ракеты — все, что угодно.

— Украина может частично открыть экспорт вооружения. Речь идет именно о дальнобойных дронах. Как вы относитесь к идее об экспорте оружия во время войны?

— Я положительно отношусь к экспорту оружия во время войны. Но не нужно поставлять те дроны, которыми мы пользуемся сейчас. У нас их не хватает, мы можем запускать и больше дронов, чем сейчас. Почему мы должны отдавать их на экспорт, если мы нуждаемся в них сами?

Есть же те средства поражения, которые мы можем экспортировать. Мы можем продавать, например, наши Стугны[противотанковый ракетный комплекс] - средства тактического поражения военной техники врага. Это наша классная разработка, почему мы не должны ее продавать, если у нас этого достаточно. У нас много хорошей техники, которую мы производим, и у нас ее хватает. То, чего достаточно, надо передавать за границу.

При этом передавать нужно не только оружие, но и технологии. Их добавочная стоимость намного выше. Если мы передаем за границу Стугни, то надо обучать людей, рассказывать, как это работает. Надо продавать технологии. Технологии стоят гораздо больше, чем железо, которое мы будем передавать, которое будет храниться у них на складах.

У нас достаточно FPV-дронов. Мы их изготавливаем не в одном месте, а, условно говоря, в каждом гараже. Причем это качественное средство поражения, которое стоит сейчас $300. Почему бы не передавать все эти FPV-дроны за границу? Почему бы не обучать наших партнеров использованию этих технологий? Почему бы не сделать совместимые производственные мощности за рубежом? Для того, чтобы эти заводы изготавливали средства поражения и дня нас, и для себя. Это даст деньги, которые нам будут очень нужны.

— В последнее время Россия все чаще запускает дроны по территориям стран НАТО, ее самолеты пролетают над территорией европейских государств. Как вы считаете, чего страна-агрессор пытается этим достичь?

— По моему мнению, это провокация в чистом виде. Россия вряд ли может воевать с Европой, хотя и Европа не готова к войне: европейцы смотрят на эту войну со стороны и надеются, что их она не коснется. Если они не будут готовиться к этой войне, то у них будут проблемы.

Мы же видим, залетело 20 дронов[в Польшу], была паника. И сколько сбили? Четыре. Да даже если бы и 20. Когда дрон, который стоит $70 тыс. сбивается ракетой, которая стоит $2 млн… Сколько Европы хватит для того, чтобы тратить такие средства?

Какая цель России? Это гопник из-за угла, который пришел и говорит: смотри, какой у меня большой кулак.

Надо готовиться для того, чтобы у россиян даже не было мысли делать то, что они делают.

Что с этим делать? Брать опыт Украины. У Европы нет другого выхода с учетом того, как ведет себя сейчас наш добрый партнер из США.

— Вы говорили о нехватке бойцов в Силах обороны. Хватает ли кадров в СБС — пилотов, техников? И помогает ли Силам в этом вопросе рекрутинг?

— У нас очень мощный рекрут — я говорю именно о 14 полке. У нас подразделение сейчас почти укомплектовано. Наше подразделение строится вокруг людей: у них должно быть все для того, чтобы они выполняли свою работу. Все делается для лучших людей, которые приходят в наше подразделение. У нас есть не только боевые должности — начиная от роты охраны, заканчивая поварами, которые у нас тоже очень мощные. Приглашаю всех на наши страницы в соцсетях смотреть вакантные должности и приходить к нам.

У нас люди постоянно учатся, и за границей, в том числе, — в Испании, Британии, Польше. Это касается как специфических ВОС (военно-учетная специальность), так и сержантов и солдат, которых обучают военному делу. У нас очень мотивированные и патриотические люди.

Наше подразделение будет масштабироваться. Еще до конца года вы услышите и новое название, и некоторые новые направления работы нашего подразделения. Мы будем выполнять не только ту работу, которую делаем сейчас, но и многое другое.

— Действительно ли обычно лучшими пилотами становятся молодые люди, которые много времени проводили за компьютерными играми? И есть ли примеры пожилых людей, которые стали умелыми пилотами дронов?

— Молодые люди быстрее входят в эту историю, они быстрее учатся и адаптируются. Учиться в молодом возрасте легче, чем в более почтенном. Но у нас есть и примеры пожилых людей, которые стали умелыми пилотами. У них есть опыт, они работают рядом с молодыми людьми и без каких-либо проблем.

— Что вы лично будете считать победой в войне?

— Развал России. Фрагментация на отдельные государства. Я уверен, что пока Россия не распадется на части, перед нами будет постоянная угроза. Нам надо, чтобы Россия разделилась на десяток частей. Тогда мы будем в относительной безопасности.

Эта война надолго, и даже если она прекратится условно на полгода, то она продолжится дальше, пока этот босяк будет рядом с нами. Он пытается лишить нас будущего. Задача России — не оккупировать Донецкую или Луганскую области. Задача России — уничтожить наше государство. Если России не будет в том виде, в котором она есть сейчас, у нас будет больше шансов на мирное развитие.

— Вы считаете развал России реальным сценарием?

— Абсолютно.

— В каком будущем?

— Мне бы хотелось, чтобы это было при моей жизни. Я думаю, что это будет в ближайшие 30 лет. Вы точно это увидите, надо набраться терпения.

От армии очень многое зависит. Те, кто может воевать, должны воевать. Это аксиома, это постулат. Те, кто не может воевать по разным причинам, должны работать на победу. Это очень важно.