Прокурор меж двух властей. Назар Холодницкий в интервью НВ уверяет, что не вел слежку за Йованович и не боится участи Трубы
Глава Специализированной антикоррупционной прокуратуры Назар Холодницкий, чей срок полномочий истекает в ноябре, дал первое за долгое время интервью Радио НВ.
В разговоре с главным редактором радиостанции Валерием Калнышем прокурор рассказал о переписке Луценко и Парнаса, своем неопубликованном интервью американскому изданию, самых громких делах десятилетия и многом другом.
Полный текст интервью был стилистически отредактирован.
— Давайте поговорим о вас.
— Обо мне? А что же интересного в отношении меня может быть?
— Не про аквариум [в кабинете Холодницкого ранее было установлено прослушивание в аквариуме, — Ред.].
— На фоне последних событий, я так понимаю, аквариум — это вообще такое невинное…
— Да, действительно невинное. Мы поговорим еще о телеграм-каналах, как вы общались с пранкером Джокером, но это чуть позже.
Вы, наверное, знаете, что фигурируете в переписке Льва Парнаса — человека, который представляется партнером Рудольфа Джулиани, личного адвоката президента США Дональда Трампа. Как вы там вообще оказались?
Почему о вас вспоминал на тот момент генеральный прокурор Юрий Луценко? В частности, 8 марта 2019 Луценко написал: «И Назар ждет. Я все объяснил. Готов рассказать о заангажированности». О чем идет речь?
— Речь шла о том, что телеканал Hill. TV [входит в состав американского политического издания The Hill — Ред.] И Джон Соломон, ваш коллега-журналист, записывали интервью, и меня попросили тогда дать им комментарий. Это было как раз 8 или 9 марта, выходные перед 8 марта, тогда была эта скайп-связь с Hill. TV, где они у меня брали интервью. Но почему-то его не показали.
— А они взяли интервью?
— Взяли, я это не скрывал, это было известно. Они взяли интервью, расспрашивали об общей ситуации, обо всех этих моментах — и все. [Сообщение Луценко] с этим можно связывать, потому что как раз после этого по скайпу со мной связался The Hill.
— Что имеется в виду под «заангажированностью»? Чья она и в отношении кого?
— Я думаю, вам надо спросить Юрия Витальевича [Луценко] о том, что он имел в виду, когда переписывался. Интервью, которое я давал, касалось коррупции и событий в Украине, которые не касаются какой-то конкретной заангажированности. Поэтому это было общее интервью, но почему-то оно не получилось.
— Там фигурировала Мари Йованович и ее «заангажированное отношение к украинской прокуратуре»?
— Уже год прошел. Я думаю, если и фигурировало, то она же тогда была еще послом. Возможно, хотели услышать мое мнение о ней, но я так понимаю, что, поскольку интервью не получилось…
— А они услышали? Вы высказали мнение?
— Я конкретики слов не помню. Надо посмотреть то интервью, чтобы понять. Оно было, я не скрывал, что я общался [с телеканалом]. Ну, в принципе, общение со СМИ — это в том числе один из элементов нашей работы (вот как мы с вами сейчас общаемся). Поэтому мне не важно, это украинские, или это иностранные СМИ, если ты хочешь им что-то сказать.
— Если «копнуть» поглубже, кто такой этот журналист и The Hill: господин Соломон живет за счет информации, которую ему предоставлял Джулиани и его окружение; и он был, мягко говоря, предвзятым и в отношении демократов, и в отношении той же Йованович, и Украины в целом.
И то интервью, которое дал Юрий Луценко, тоже было спорным именно относительно Йованович. К вам были претензии со стороны американского посольства, со стороны Йованович?
Когда вы смотрите (если смотрите) процедуру импичмента [Трампа], — то, что говорят об Украине, соответствует действительности? Там нет каких-то манипуляций со стороны то ли демократов, то ли республиканцев?
— Во-первых, вы, может, больше варитесь в журналистской кухне и знаете, кто из журналистов где более или менее предвзятый. Для меня, в принципе, если ты хочешь донести свое мнение, чтобы его осветили правильно и напрямую, без искажений, оно может быть озвучено независимо от того, это республиканские, или это демократические СМИ.
Когда я общался с ним [Соломоном], я, например, не знал, какой принадлежности этот журналист, какой канал он представляет. Поэтому мне было в принципе безразлично, говорить с ним об этом… Это было американское СМИ, и если они хотели услышать мое мнение, то я с ним делился своими взглядами. По поводу импичмента: он должен быть глубоко американской историей.
К сожалению, так случилось, что мы — страна и каждый из нас — оказались втянутыми в эту историю. Я бы не хотел, чтобы и дальше наша страна продолжила звучать в контексте американской внутриполитической жизни. Я надеюсь, что скоро все это закончится.
— А почему вы так надеетесь? Кстати, на каком этапе сейчас дело Burisma? Расследуется ли дело [сына бывшего вице-президента США] Хантера Байдена, денег, которые он получал?
Поступил ли запрос о создании какой-то общей следственной группы с американской стороны? Понятно, что мы не будем сами себя, простите, бичевать и говорить «нет, мы ни при чем», когда нас об этом вообще не спрашивают.
— Я вам напомню, что еще в 2017 году производство по Burisma впервые было закрыто прокуратурой, потому что в течение предыдущих девяти месяцев до его закрытия следствием не было принято никаких мер по расследованию этого дела.
К чему я веду: дело было закрыто 1 августа 2017 года, а последнее следственное действие было произведено 11 октября 2016 года. То есть мы видели, что есть или нежелание, или, возможно, отсутствие времени, чтобы это дело расследовать. Затем через полгода суд отменил постановление о закрытии дела лишь на том основании, что не был допрошен заявитель, которым тогда была [в то время нардеп] Татьяна Черновол. После этого ее допросили, но фактически ничего нового в деле она не объяснила.
Однако по состоянию на сейчас производство не закрыто, хотя там идет судебная тяжба по поводу обязательства как прокурора, так и детектива, принять какое-то решение по делу. В отношении Хантера Байдена у нас производств нет. Из всех событий, которые происходили в течение 2019 года в США, я понимаю, что из Штатов были какие-то попытки (или кто-то хотел), чтобы это производство начала (или не начала) Украина. Мы это видим из обнародованных переписок, из расследования.
Моя позиция (в том числе во время интервью с The Hill) была очень простая: мы готовы работать с правоохранительными органами США в официальном порядке в пределах MLA (Mutual Legal Assistance, то есть международной правовой помощи). Любые попытки расследовать что-то «под ковром» были бы, во-первых, незаконными; а во-вторых — неправильными.
И я могу подтвердить еще раз свою позицию, которую высказывал весь предыдущий год: если с американской стороны — от наших американских коллег-прокуроров, детективов, ФБР или кого-либо другого — поступит ходатайство о международной правовой помощи по тому или иному делу, в том числе Burisma, Хантера или иных Байденов, мы готовы им помочь только в рамках международного правового сотрудничества. Но это должно быть официально. И собственно, упор на официальности в таких делах является основным и ключевым. По состоянию на сейчас — по крайней мере в САП и НАБУ — я соответствующих запросов по таким делам не видел. А я бы их точно увидел.
— Вы никак не задействованы в деле о возможной слежке за Мари Йованович, когда она была послом, которая уже расследуется в Украине?
— Я за Мари Йованович не следил точно *смеется*.
— А в расследовании вы тоже никак не задействованы?
— Если была слежка, то это подследственность, скорее всего, полиции. Поэтому там есть свои процессуальные прокуроры в Офисе генерального прокурора.
— Кстати, продолжается реформа Офиса генерального прокурора. На днях вы открыли вакансии на позиции прокуроров САП — зачем они вам понадобились? Кто эти люди и чем вы можете привлечь к себе?
— Действительно, Руслан Георгиевич [Рябошапка] много усилий приложил в Офисе генерального прокурора… Но реформа в принципе состоялась Офис уже заработал с новой силой. Сейчас у нас было координационное совещание, и, я так понимаю, с марта начинается уже второй этап реформы на региональном уровне.
Мы, в свою очередь, также объявили конкурс, у нас есть 11 вакансий. Их было меньше, но нам немножко «добросили» вакансий (хотя не столько, сколько я просил), потому дел действительно много: 200 дел в судах, 700 производств расследуется. И прокуроры должны уделять внимание и тем делам, которые в судах, и тем делам, которые расследуются; потому что должны быть и новые подозрения, и направленные новые дела в суд. Я понимаю, что 35 человек [в САП], которые сейчас фактически не справляются. И не потому, что плохо работают, а потому что их мало. Подчеркиваю: сейчас работу 250 детективов НАБУ обеспечивают лишь 35 прокуроров.
Сами понимаете, нагрузку. Причем, если работа детективов НАБУ заканчивается составлением акта, и дело идет в суд, то работа прокурора (хотя есть период несколько длиннее) начинается от внесения сведений в ЕРДР [Единый реестр досудебных расследований], от начала следствия до приговора — причем до приговора в последней инстанции.
Поэтому сейчас есть необходимость в увеличении штата. К сожалению, я просил Генерального прокурора увеличить штат наполовину, то есть до 70 человек, но нам добавили лишь несколько вакансий. Но я думаю, сейчас мы проведем конкурс, наберем хотя бы тех 11 человек, и уже будет легче. Потому что где 35, а где 46 — уже чувствуется какая-то разница. Плюс не забываем о том, что после окончания функций следствия в прокуратуре, нам в ноябре передали около 200 производств: так называемые дела Януковича, экономический блок, дела Майдана (некоторые не касаются расстрелов, но это коррупционный экономический блок, их также много). К нам после 21 года следствия даже перебросили дело Павла Лазаренко.
— Какое именно?
— То самое, большое, где 10 тысяч томов. И надо с ним тоже что-то делать.
— И что вы будете с ним делать?
— Она начиналось, когда я был в седьмом классе.
— Но это дело века, да?
— Двух веков [sic] — XX и XXI. И поэтому для этого всего нужны люди, мы это понимаем. Поэтому сейчас объявлен конкурс. Чем мы будем заинтересовывать, привлекать? Во-первых, конкурентной зарплатой — около 70 тысяч гривен в месяц без премий и надбавок (с ними плюс-минус 75 тысяч будет). То есть есть за что работать. С понедельника мы начинаем прием документов, и по количеству людей уже будем видеть, как будем двигаться дальше. В нашем конкурсе будет больше проходной балл по знанию законодательства, чем в Офисе генерального прокурора, — но у нас, соответственно, требования и зарплаты больше, чем там.
— А почему выше балл проходной?
— Проходной балл в Офисе был 70, у нас — 80. Во-первых, потому что он таким был на предыдущих двух этапах конкурса — поэтому сейчас снижать и делать какие-то привилегированные условия другим участникам, я считаю, нецелесообразно. Зная и наблюдая практику, как юристы сдают тесты на знание законодательства, набрать 80 баллов абсолютно реально. На прошлом конкурсе первый этап прошли 88% всех конкурсантов, поэтому это не проблема.
— Сколько человек ожидается на одно место?
— Сейчас не могу думать, но на конкурсе 2017 года у нас на место были сначала около 30 человек, а после двух этапов конкурса осталось на 12 должностей 75 человек, которые дошли до собеседования. Из них мы выбрали только семь человек.
— В понедельник стало известно, что на предпринимателя Вадима Альперина снова надели электронный браслет. Ранее Высший антикоррупционный суд взял его под стражу, потом назначил залог в 70 миллионов гривен (хотя САП просила 288 миллионов), затем он вышел из СИЗО — сняли браслет, снова надели…
Насколько я помню, Альперин подозревается не только в контрабанде, но также в угрозах в адрес прокурора САП. Соответствует ли это действительности, что это за угрозы и что за дело?
— Там немного другая ситуация: есть угрозы не непосредственно жизни и здоровью (это также является предметом проверки, но уже в другом производстве и другими правоохранительными органами, это не наша подследственность). По браслету: действительно, мы узнали в воскресенье вечером, что почему-то, несмотря на то, что было известно о существовании постановления о продлении действия обязательств, в том числе и ношения браслета, в субботу сотрудники полиции сняли этот браслет с подозреваемого Альперина. Мы об этом узнали буквально только в воскресенье, и тогда же он снова был надет.
Интересный вопрос, что сам подозреваемый знал о решении суда, он был на заседании — есть продолжение обязательств, его защита об этом знала. Поэтому позиция стороны защиты, фактически знавшей, что тем самым они нарушают условия меры пресечения, меня несколько удивила. Поэтому по итогам событий, которые происходили в выходные, нами было принято несколько решений.
Во-первых, обратиться к председателю Нацполиции по поводу проведения служебной проверки правомерности действий сотрудников полиции, которые в выходной день так внезапно и быстро сняли этот браслет, а потом так же внезапно и быстро его надели.
Второй вопрос: прокуроры будут обращаться в суд с ходатайством (оно уже готовится и завтра [интервью было записано 27 января, — Ред.], скорее всего, уже будет подано в Антикоррупционный суд) о том, чтобы вернуть залог в доход государства, поскольку мы считаем, что данными действиями были нарушены условия меры пресечения.
И третье, что касается публикаций по поводу неэтичных высказываний в отношении прокурора по делу [прокурора САП Андрея] Перова (связывание его с «ЛНР»
— Это правда, что подписали подозрение бывшему народному депутату Логвинскому и бывшей первой замминистра юстиции Наталье Бернадской?
— Я не могу комментировать это дело из-за определенных возможных признаков потенциального конфликта интересов. Но то, что я знаю и публично стало известно из публикаций НАБУ — они подготовили подозрения, которые согласованы, насколько я понимаю, с заместителем генпрокурора [Виктором] Чумаком. Часть этих подозрений уже была вручена, а часть, я так понимаю, в процессе вручения.
По одному делу уже есть решение Антикоррупционного суда, где прокурору было отказано в применении меры пресечения в отношении господина Бабина (это бывший правительственный уполномоченный по делам Европейского суда по правам человека). К сожалению, до 29 января этого постановления нет в наличии у прокуроров, потому что текст готовится. Когда он будет готов, прокуроры, соответственно, решат вопрос о его обжаловании (подлежит ли обжалованию, есть ли там основания для этого). Тогда уже будет понятна суть, почему суд принял такое решение в отношении господина Бабина.
— Не можете комментировать — это ваше право, понимаю. А о деле Максима Микитася мы можем говорить?
— В рамках досудебного следствия.
— Господин Микитась подозревается в финансовых махинациях со столичной недвижимостью вместе с бывшим командующим Нацгвардии Юрием Аллеровым, сумма ущерба — 81 миллион гривен, если я не ошибаюсь.
20 января он был снят с рейса в Великобританию. Во-первых, почему? А во-вторых, — если не нарушать тайну следствия, подробности этого дела можете рассказать?
— Следствие продолжается, оно уже находится на одной из завершающих стадий. На прошлой неделе было объявлено последнее подозрение всем фигурантам, участникам этой схемы: по мнению досудебного следствия, это заместитель директора Укрбуда, бывший работник прокуратуры, бывший прокурор одного из районов города Киева (он также является адвокатом).
Мы считаем, что объявлением этого подозрения следствие охватило весь круг лиц, причастных к этой махинации, потому что действительно объяснить, почему квартиры, которые были купленные и должны были быть розданы в центре Киева, внезапно превратились в квартиры на далекой окраине… Я, например, глубоко убежден, что [неважно], или генерал, или лейтенант, — если он служит украинскому государству, то также имеет право жить на Печерске, это абсолютно логичное и законное право. Поэтому следствие по этому делу, я думаю, к весне уже будет завершено (по крайней мере должно быть завершено).
А по истории с самолетом: было обращение стороны защиты о предоставлении разрешения на выезд на лечение, мотивация была такой. Но буквально перед вылетом к нам поступила оперативная информация (которую мы не можем игнорировать) о том, что, возможно, в действиях подозреваемого есть попытки уехать и не вернуться. Учитывая все обстоятельства дела, мною было принято решение отменить это разрешение, и я уверен, что после реформы здравоохранения можно и в Украине хорошо подлечиться, без выезда за границу.
— Вы довольно иронично к этому относитесь. Микитась, Аллеров, прокурор, которого вы назвали — это весь круг подозреваемых? Возможно ли было провернуть такую махинацию без местной власти? Я читал, что там даже якобы фигурирует мэр Киева. Это какие-то домыслы?
— В этом деле мэр Киева не фигурирует, говорю сразу. Я подчеркиваю, что мы не можем объявлять подозрения — и никогда этого не сделаем — на основании слухов. Мы охватили круг лиц, доказательствами подтверждающих, по нашему мнению, вину тех или иных лиц. Можно многое дорисовывать: и городскую власть, и районную, но сейчас в этом деле уже шесть подозреваемых, следствие уверено, что этот круг является исчерпывающим, поскольку в отношении других людей такой информации не было. Поэтому надо приводить просто общие и законные решения, которые должны четко показывать вину тех или иных лиц. Если они не имеют данных о том, что могут быть причастны другие лица, — надо об этом просто сказать откровенно.
— Вы сказали, что в этом деле мэра Киева нет, — а в каком он?
— По делам НАБУ и САП подозреваемого Кличко (назовем так) нет. Если будет собрана доказательная база и детективы убедят прокурора, тогда можно будет о чем-то другом говорить. По состоянию на сейчас я оперирую только фактами.
— Хотел спросить о другом мэре: уже как-то подзабылось дело мэра Одессы Геннадия Труханова о покупке предприятия Краян — там якобы было хищение на сумму 92 миллиона гривен. Что сейчас происходит с этим делом?
— Возможно, в медийном плане подзабылось, но мы не забываем. Буквально в прошлую пятницу было объявлено еще ряд подозрений другим участникам этой схемы, четыре человека фактически привлекаются по этому делу мэра — те, которые в обвинительном акте звучали как «не установленные следствием лица». Сейчас они уже установлены: там есть и действующий депутат Одесского областного совета, есть еще несколько человек. Круг лиц по этой сделке также является достаточно большим, и в принципе можно утверждать, что после пятницы он уже является исчерпывающим.
По мэру Одессы в понедельник должно быть заседание суда, рассмотрение апелляции в Апелляционной палате Антикоррупционного суда. К сожалению, суд не состоялся из-за болезни судьи, насколько я знаю, дата будет перенесена на более позднее время. Но об этом деле мы также не забыли. Помним, как в первой инстанции мэра Одессы оправдали, поэтому мы свои доводы и все процессуальные нарушения изложили в апелляционной жалобе, которая является достаточно массивной по объему (как количество листов, так и массив информации).
Мы надеемся, что Апелляционная палата Антикоррупционного суда рассмотрит нашу апелляцию и поставит хотя бы «точку с запятой». Мы просим отменить этот приговор и отправить на рассмотрение в первую инстанцию, но это уже будет Антикоррупционный суд, а не Малиновский суд Одессы.
— Спрошу еще об одном конкретном деле: правда ли, что САП закрыла дело против бывшего председателя Центральной избирательной комиссии Михаила Охендовского, который фигурировал в так называемой «черной бухгалтерии» Партии регионов? Он якобы получил 1 миллион гривен от этой партии. Закрыли ли вы это дело, и если да — почему?
— Да. Поясню. Действительно, процессуальным руководителем 27 декабря было принято решение о закрытии этого производства. Напоминаю, что это дело начиналось с объявления подозрения, где бывшему председателю ЦИК инкриминировалось получение взятки на сумму около $185 тысяч. Затем, через полгода следствия, детективы и прокуроры пришли к единому выводу, что о такой сумме говорить нельзя — осталось только $15 тысяч взятки.
По делу были проведены экспертизы, которые подтвердили подпись в так называемой «черной бухгалтерии», но ни сумму убытков, ни сами средства, ни предмет (связан ли он с работой председателя ЦИК, связан ли вообще с Центризбиркомом) следствие прокурорам так и не предоставило. То есть мы не можем доказать полностью всю объективную сторону преступления, которая бы свидетельствовала о том, что действительно был факт взяточничества. Было шесть международных запросов — пять вернулись фактически пустыми, без информации; а шестой иностранная сторона вообще не приняла к исполнению в связи с тем, что они даже не понимают, в чем обвинялся глава ЦИК.
— Эти шесть запросов касаются, насколько я понимаю, тех командировок, о которых вы говорили.
— Да, потому что они были необходимы для того, чтобы подтвердить или опровергнуть позицию, что деньги выдавались (и выдавались ли вообще) за те или иные действия. Этого всего, к сожалению, следствие так и не получило. Следствие было несколько раз остановлено для выполнения запросов, но сначала Соломенский, а затем Антикоррупционный суд отменил постановление о закрытии. Соответственно, по закону, если суд отменяет постановление о закрытии, зачисляются все сроки следствия. У нас остались сроки для принятия решения, и это производство было закрыто.
— Кстати, за счет чего произошло уменьшение суммы со $185 тысяч до $15 тысяч?
— Не доказано, когда объявляется подозрение… Многие думают, что объявление подозрения можно сравнивать с объявлением приговора. Объявление подозрения — это лишь первая стадия [уголовного производства] в отношении лица. После этого начинается следствие, где работа следователя и прокурора как раз и состоит в том, чтобы доказать, что этот конкретный человек взял эти конкретные деньги за эти конкретные услуги.
Когда мы объявляли подозрение, были основания полагать, что это лицо могло быть причастно; но чтобы доказать это в суде, прокурору и следствию еще предстоит провести следствие. После этого были направлены запросы, было проведено кучу допросов, проведено экспертиз, и, к сожалению, прокурор, процессуальный руководитель по делу пришел к выводу, что он не докажет в суде вину бывшего главы ЦИК.
Сначала было остановлено следствие, потому что не было ответов от всех наших иностранных партнеров. А когда уже все было понятно, прокурор принял такое решение, какое принял. Да, оно непопулярно, но мы должны принимать законные, хотя и непопулярные решения.
— Кстати, о тех делах, которые вам передали во время реформы: вы сказали, что экономический блок дел Януковича, так называемое дело Клименко (бывшего руководителя Минздоха, как его называли) — это уже тоже ваше дело?
— В определенной части.
— Оно было у [бывшего главного военного прокурора Анатолия] Матиоса.
— Где оно только не было, скажем так. К нам часть этих дел также дошла (кроме отправленных в суд). Это дела Азарова, дела Пшонки (причем и старшего, и младшего), дела бывшего министра здравоохранения Богатыревой… Фактически это все дела санкционного списка ЕС.
— Когда вы получили все эти дела?
— Мы их еще не получили до конца.
— А когда вы их получите, что будете с этим делать? Например, дело Лазаренко — десять тысяч томов; вы будете ее перечитывать? Что делать с этим материалом?
— Скажу откровенно: есть такая практика, к качеству следствия по делу, которое расследуется больше года, уже возникают вопросы. По сути дела, которое расследуются более 20 лет — вопрос уже более риторический и ироничный. Я понимаю, что до нас многие не хотели принимать непопулярные, но законные решения. Что мы будем делать? Первое: конкретные, уже определенные мной прокуроры должны изучить эти материалы. Да, все. Их много — ничего, в субботу, в воскресенье иногда надо выйти. Слава богу, зарплата позволяет то, чтобы иногда и сверхурочно поработать. Они должны изучить все материалы.
Проблема в том, что нам до сих пор не переданы много дел, поскольку вопрос их структуризации, подшивки — мы не можем принять все это скопом. Мы должны понимать, что нам передают, чтобы потом не было обвинений, что какие-то материалы исчезли при переезде из ГПУ в НАБУ. Поэтому прокуроры должны изучить эти материалы, по-честному доложить объективную картину, задать себе один-единственный вопрос: готовы ли они с этими материалами идти в суд?
— Если пользоваться вашей логикой о делах, которые расследуются год, десять лет, мне кажется, мы получим очередную зраду, когда ваши прокуроры их изучат и не увидят там состава преступления. И все дела Пшонки или Азарова будут закрываться, это станет политической сатисфакцией.
И тот же Азаров будет, сидя в Москва-Сити, тыкать пальцем и говорить: «Вот видите, я говорил, что на самом деле»… Он, конечно, не на украинском будет говорить.
— Он его не выучил.
— «Вот видите, я честный человек, ничего на меня не «нарыли». Вы готовы к такому развитию событий?
— Я готов обезопасить САП — и вообще прокуратуру — от политизации. Если прокуроры начнут принимать политические решения, то не надо потом ездить в «Давос» и рассказывать о верховенстве права в Украине, поскольку право должно быть равным в отношении всех. Я, к сожалению (или к счастью), за свою карьеру научился принимать законные, справедливые, но, возможно, политически некрасивые, как вы говорите, решения под хэштегом «зрада».
Но я бы не забегал вперед и не констатировал факт того, что во всех тех делах полная зрада. Мы, для начала, должны их все-таки почитать и изучить. Часть дел уже есть в судах, где точку ставит суд, и уже он будет говорить, зрада или перемога. Но по тем делам, которые у нас есть, я могу гарантировать, что мы обеспечим беспристрастный анализ производств и имеющихся материалов.
— В сентябре вы говорили об общении с пранкером Джокером: «Он представился Джокером. Тоже написал с фотографии Генпрокурора, сказал, что у него есть куча информации. На мою просьбу выдать ее нормально, в официальном порядке, он сказал, что еще не время, но он это обязательно сделает». Вам Джокер уже что-то «слил»?
— Ничего не «слил», исчез, и я только периодически вижу какие-то его публикации. В этом году была одна публикация в телеграмм-канале.
— Как вообще происходило ваше общение? Вы поняли, кто это?
— Понял, потому что он с незнакомого номера в WhatsApp написал мне: «Добрый день, я Джокер». На аватарке тогда была фотография Рябошапки. Он сразу признался, что он Джокер. Поэтому, да. Я, конечно, до сих пор надеюсь, contra spem spero [от лат. «без надежды надеюсь», — Ред.], что он выдаст материалы, которые смогут лечь, если там есть признаки преступлений, в основу уголовных производств. На сегодня у нас такой информации, к сожалению, нет — и пока не намечается.
— Все равно ли вам, кто этот Джокер? Если это будет легально подтвержденная документами, фактами, представленная надлежащим образом информация, вы ее будете расследовать?
— Как человеку мне интересно, кто это такой. Потому что, если вы проанализируете прошлый год, Джокер и его розыгрыши были одним из символов 2019-го. Поэтому мне как человеку интересно, кто это. И, если честно, здесь ему можно поставить «плюсик» за то, что он сумел организовать все эти розыгрыши. Но если это будут доказательства, которые можно в пределах КПК приобщить к делу и будут соответствовать критериям законности, справедливости, допустимости, соответствия доказательств, то почему бы их не использовать в пределах КПК? Я абсолютно «за».
— Мы поговорили о новых и старых делах, но в этом году это уже не будет вас касаться — ваши полномочия истекают, не так ли?
— Всех интересует этот вопрос. Да, у меня заканчивается срок полномочий 30 ноября.
— Чуть меньше года.
— Для всех моих «друзей» счет идет на месяцы.
— Вообще вы думали, чем заниматься дальше? Понятно, что это не будет САП, — потому что закон этого не предусматривает, я правильно понимаю?
— Еще не думал. Но это точно будет юриспруденция. Честно говоря, есть большое желание где-то на полгода просто забыться. Но в принципе, еще не тот возраст, чтобы уходить на пенсию. Время покажет. Пока просто делаем свою работу. То, что и должны делать. САП есть и была боевой единицей, и я хочу, чтобы она такой и осталась.
И чтобы тот, кто будет или не будет после меня (в любом случае кто-то будет), получил в наследство нормальную действенную прокуратуру, которая не будет поддаваться каким-то политическим влияниям, не будет принимать политические решения, а будет стоять исключительно на стороне закона.
— Но от этого не застрахован никто, даже вы.
— Никто.
— И что может быть предохранителем того, чтобы этого не произошло? Вы так уверенно говорите, что и после вас САП будет работать — вы уверены, что эта структура не будет ликвидирована?
— Я знаю свой коллектив — это взрослые, умные и боевые (в хорошем смысле этого слова) прокуроры. И я знаю и уверен, что они и дальше будут отстаивать свою позицию, если она является правовой.
— Многое зависит от руководителя. Посмотрите, что сейчас происходит и какое отношение к Государственному бюро расследований. Хотя, когда оно создавалось, мне казалось, что это будет самая крутая структура, элита «следаков». То, что произошло с Трубой, как эти записи, его «аквариумы»…
— Трубы нет, а трубу до сих пор прорывает, да?
— Да, «а трубу до сих пор прорывает». Поэтому на вашем месте я бы не был так уверен.
— Почему? Я уверен в том, что есть коллектив, который способен делать работу. Я уверен в том, что есть прокуроры, которые честно служат и честно ходят в суды, честно поддерживают обвинение и честно говорят детективам, когда нет состава преступления там, где его действительно нет. Система должна работать. САП точно никуда не денется с моим уходом. Уйду я или не уйду, — но САП никуда не денется точно. И дела будут. По крайней мере, САП точно есть до тех пор, пока есть НАБУ. У нас взаимная связка, и первое без второго уже не может существовать. События последних четырех лет это очень четко продемонстрировали.
— Что вы хотите успеть за месяцы, оставшиеся вам на должности?
— Вы так говорите, как будто «факт свершился». Давайте еще подождем.
— Но это же произойдет.
— Произойдет, конечно, поэтому это надо нормально воспринимать. Я хочу как минимум сотню приговоров по делам топ-коррупции, — чтобы еще при моей каденции Антикоррупционный суд вынес хотя бы сотню приговоров. И не просто приговоров по делам, где судья взял $300 взятки (или как в прошлую пятницу задержали судью, который уже второй раз за год взял взятку по той же схеме) — я хочу, чтобы это были приговоры в топ-делах: дело земляков, кейс Онищенко, Укргаз (ну, вы понимаете), Насиров. И во всех других делах, находящихся в судах. То есть я хочу, чтобы (поскольку мы надеялись, что Антикоррупционный суд будет работать быстрее, чем местные суды) еще до завершения моей каденции эти дела уже были с приговорами. Не знаю, с какими, но с приговорами.
— Кстати, о деле Онищенко: что сейчас с ним происходит, он в Германии?
— Он в Германии. А мы ходатайствуем, в свою очередь, о заочном осуждении. И мы уже сделали первый шаг к этому (конечно, через Антикоррупционный суд).
— Какой же?
— Начали процедуру внешнего осуждения.
— А шансов на то, что вы или украинское правосудие вернете его в Украину, у вас нет?
— Нет, шанс всегда есть, но возвращение его в Украину сейчас больше зависит от немецкой стороны, чем от украинской. Так же, как в свое время зависело от испанской, когда он был в Испании. Вспомним судью Чауса, который уже третий год скрывается в Молдове и оспаривает все действия местных судов, уже даже и решение президента через апелляцию — то есть делает все, чтобы отсрочить экстрадицию.
— Самый яркий пример — Дмитрий Васильевич Фирташ, который уже шестой год живет в Вене.
— И даже американцы не могут его забрать, а вы говорите о нас. Поэтому то, что зависит от украинской стороны, — как по Чаусу, так и по Онищенко и всем остальным беглецам, — мы сделали, но не может украинский прокурор или детектив поехать на территорию другой страны, просто взять за шиворот и привезти. К сожалению, международное право так не действует.
— Федерация футбола [Холодницкий является вице-президентом Федерации футбола Украины, — Ред.] …
— Прекрасно, мы едем на Евро с первого места, такого не было никогда. Я этим искренне горжусь.
— Все в порядке в украинском футболе?
— Впервые за всю историю независимой Украины мы едем на Евро с первой позиции. Такого не было никогда. Во-первых, я вижу, как развивается Ассоциация футбола. Я вижу, как она работает, и являюсь ее частью — я этого не скрываю и никогда не скрывал. Знаю, сколько прилагается усилий, в том числе материальных, со стороны ассоциации развития украинского футбола, — как Премьер-лиги, так и молодых, маленьких мальчишек, которые только начинают понимать, что такое мяч и как им играть.
Я знаю, как мы поддерживаем все начинания в футбольной теме. Сколько мячей ассоциация раздала для того, чтобы дети могли играть в футбол! Бесплатно. Мячи не лежат где-то у руководства в гаражах — эти мячи «в игре». Мы понимаем, что это перспектива «на вырост». И сам факт того, что мы едем на Евро — конечно, это благодаря каждому члену сборной и ее главному тренеру. И Федерация футбола, в свою очередь, делает все для того, чтобы наши футболисты ни в чем не нуждались.
— Как оцениваете наши шансы на Евро?
— Положительно. Не буду ничего больше говорить, потому что это плохая примета.
