«Поиски „хороших русских“ ошибочны». Интервью с фотографом с Азовстали Дмитрием Козацким — об аде на земле, Мариуполе и плене
Дмитрий Козацкий (Фото:kztsky / instagram)
Дмитрий Козацкий с позывным Орест во время полномасштабного российского вторжения был пресс-офицером полка Азов, а потому уже 1 марта оказался на заводе Азовсталь.
Он был едва ли не единственным источником информации из Мариуполя в то время, а его снимки уже стали легендарными и их увидели во всем мире.
В мае вместе с другими защитниками Мариуполя, после 84-дневного героического сопротивления в окружении, он попал в плен. А пока Козацкий был в неволе, ему присвоили престижную награду Grand Press Photo 2022.
В интервью Радио НВ фотограф с Азовстали Дмитрий Козацкий рассказал, как его допрашивали во время плена, каким был первый день на свободе и изменил ли мнение о россиянах.
— Мы перестали представлять вас как пресс-офицера полка Азов, что случилось?
— Дело в том, что после плена я сложил свои полномочия, сейчас работает другая пресс-служба, которая гораздо более профессиональная, более квалифицированная. Это время, пока нас не было, должен был кто-то работать, поэтому я сейчас на отдыхе.
— В самом начале широкомасштабной российской агрессии вы общались с жителями Мариуполя, пытались объяснить им, что происходит и что делать. Это были напуганные люди, они находятся под обстрелами. Как вы им объясняли, что происходит? Насколько тяжело это было?
— Мне кажется, там не нужно было ничего объяснять. Те, с кем мы общались, были за нас или делали такой вид — я не могу знать, что в мыслях этих людей. Но большая часть из них нас действительно поддерживала. Говорили, какие мы молодцы, что они за нас, это просто ужас, что Россия творит. Это же взрослые люди, каких-то отдельных объяснений не требовалось.
Просто информировали больше людей, когда ездили по городу, что в «зеленых» коридорах, якобы организованных, были российские засады, чтобы люди были осторожными и ждали каких-то официальных новостей о «зеленом» коридоре.
— Несколько дней назад мы говорили с Давидом Химиком, одним из защитников Мариуполя, представителем Азова. Он из Мариуполя. Это человек, который там родился, вырос и жил. По его оценкам, где-то 60% людей в Мариуполе ждали Путина. Увидели ли вы это во время обороны города?
— Во время обороны Мариуполя — нет. Но я вам скажу, что тоже прожил в Мариуполе около семи лет, я уже успел приобрести квартиру, поселиться, у меня там было очень много друзей, знакомых.
У меня мысль немного другая, потому что, например, все мое окружение за все эти семь лет (несмотря на Азов или Национальную гвардию) все было проукраинское. Я бы такую оценку населению Мариуполя не давал.
У нас есть определенная статистика по поводу отношения к России, проводилось социологическое исследование. Но я, например, о своем окружении могу сказать совсем другие слова.
Конечно, есть такие люди. Надо понимать специфику этого города и какое влияние раньше было на этот город. Но я могу сказать, что молодежь и люди до 30, 40 лет очень изменили свое мнение после 24 [февраля] после полномасштабного наступления. И это мнение подвинулось в сторону Украины.
— Есть ли у вас возможность узнавать что-то о том, что сейчас в Мариуполе? Возможно, какие-нибудь из ваших знакомых там остались?
— Нет, слава Богу, никаких знакомых там не осталось, они все уехали оттуда, никто не хочет жить при оккупационной власти.
Сейчас достаточно групп, которые показывают жизнь в Мариуполе. Я постоянно там смотрю фотографии, ищу свой дом, свой район, интересно посмотреть, что там сейчас происходит.
— Что именно в вашем районе сейчас происходит?
— В моем районе разруха — сгоревшие дома или их отсутствие. И, насколько я знаю, этот район вообще российские оккупационные власти собираются сносить, весь.
— В одном из последних постов, который вы опубликовали в инстаграмме перед тем как выходить в плен, вы написали: «Спасибо за убежище Азовстали, это место моей смерти и моей жизни». Чего вы ожидали, когда выходили с Азовстали? Каково было ваше внутреннее чувство относительно того, что будет происходить дальше?
— Возможно, я был немного наивен, но, если честно, ожидалась какая-нибудь хотя бы безопасность. Потому что когда ты живешь каждый день с риском умереть и все твои друзья вокруг тебя тоже каждый день могут умереть (и умирали), то от [выхода с завода] ожидалась какая-то безопасность. Возможно, там, в неволе, но, по крайней мере, все выживут. Но это чувство было до теракта в Еленовке, к сожалению, когда уже было ясно, что вернутся живыми точно не все.
— Какой вы увидели Азовсталь, когда попали туда впервые? Это огромный город в городе, разветвленная система, которую нужно достаточно долго изучать. Как быстро вы должны были изучить ее для того, чтобы быть в безопасности?
— Я люблю эту всю индустриальную архитектуру, все эти заводы, раньше интересовался этой тематикой. Я каждый день проезжал мимо Азовстали и мне всегда было интересно посмотреть, как там внутри, как работает это предприятие, что там вообще происходит. Поэтому очень странная реакция, но сначала, когда я заехал, мне там очень понравилось.
Конечно, там не было времени на какие-то экскурсии, но хотя бы поверхностно посмотреть на это — мое любопытство было удовлетворено. Первые дни было любопытно на все это посмотреть. Но впоследствии это место превратилось в ад на земле и было уже не так интересно.
— Когда россияне обстреливали Азовсталь из всего оружия, которое у них было, с самолетов, с кораблей? Это уже тогда было?
— Нет, я на Азовсталь попал 1 марта, когда только начались обстрелы Мариуполя. У нас сначала был командный пункт в центре города, потом впоследствии мы переехали на Азовсталь, потому что там более безопасное место было и больше бункеров, в которых можно было продолжать нормально работу во время обстрелов.
Мы переехали туда и поначалу, в первые дни, было еще более-менее нормально. Но потом, кажется, уже через неделю первый этаж, где мы спали, был частично разрушен. И мы уже переехали и стали жить постоянно под землей.
— Вы выполняли роль пресс-офицера, то есть должны были сообщать что-то общественности, что происходит. Учитывая, что там был ад на земле, как вы выбирали, что сообщать?
— Я понимал, что, несмотря на то, что мы — пресс-служба полка Азов, мы остались единственным источником информации из Мариуполя, потому что никаких представителей СМИ на тот момент в Мариуполе не осталось. А если они даже остались, не было интернета для того, чтобы сообщить миру все, что там происходит.
Поэтому мы определили для себя, что должны писать о нашем подразделении, которое героически борется, обо всех защитниках Мариуполя, а также сделать акцент на гражданском населении, страдающем каждый день, показывать город.
Надо было показывать не только военных, но и гражданских, потому что, к сожалению, не было другого источника информации из Мариуполя.
— Было ли понимание, что, возможно, не нужно знать украинцам о том, что в Мариуполе происходит?
— Нет, такого не было. Это такой ужас, который нужно было показывать в режиме онлайн, потому что документирование военных преступлений в наше время очень важно, чтобы потом мы имели возможность в Гааге осудить преступников.
— Хочу расспросить вас о Еленовке. У вас была возможность общаться с выжившими после того взрыва?
— К сожалению, нет, потому что именно после теракта в Еленовке, 2 августа, меня перевезли в Донецк. Я был в донецкой прокуратуре, а потом в донецком СИЗО, так что возможности пообщаться не было вообще.
— А чего хотели от вас те, кто проводил эти допросы, ваши тюремщики?
— Меня лично хотели осудить по 234 статье так называемого «УК ДНР» — участие в террористической организации, что очень смешно: террористы хотят кого-то судить за терроризм. Это было и смешно, и плачевно одновременно.
— Если не ошибаюсь, Богдан Кротевич с позывным Тавр рассказывал нам о том, что от некоторых азовцев хотели, чтобы они что-то подписали, сказали, что они террористы. К Давиду Химику приезжала какая-то съемочная группа, которая хотела снять документальный фильм о нацистах, сатанистах
— Во время большинства проводимых со мной допросов — это были представители Следственного комитета Российской Федерации. Очень странные были допросы.
Могу пример привести один, когда приехал очень счастливый россиянин (это было в Донецке), он мне показывал два фейковых, очень смешных видео, где якобы украинцы якобы убивают россиян. Это было в каком-то подъезде и выглядело очень смешно. Я прямо в лицо ему смеялся и говорил: «Вы считаете, что я буду воспринимать это серьезно и хоть как-то адекватно? Как минимум с технической точки зрения: я фотограф и вижу, как камера снимает. Здесь снято так, будто это камера, которая использовалась в телефонах еще 10, 15 лет назад».
Я в это не поверил. Он так и написал в очень странном протоколе, что я не верю в эти видео. Постоянно кто-то из тех, кто допрашивал, из Следственного комитета хотели мне рассказать, какая Россия молодец, как она нас «спасает». Конечно, это пропускали мимо ушей для того, чтобы сохранять свою адекватность.
— А в чем вас должно было убедить это фейковое видео? В том, что украинцы убивают россиян и потому они ведут войну против нас уже восемь лет?
— Я вам скажу больше: весь допрос был построен вокруг этих двух видео. Только ради этих двух видео меня и вызывали на допрос, потому что они хотели, чтобы я дал какие-то свидетельства по этим видео. Я говорил им: «Во-первых, я вообще не знаю, кто это, что это, где это и не верю в эти видео как таковые». Один из допросов был построен вокруг этих двух видео и ясно, что допрос как таковой быстро закончился, потому что я просто отказался давать какие-либо показания, считая это фейками. Я думаю, это и есть фейки.
— Когда вас освободили, в соцсетях вы опубликовали фотографию с бумажным листиком, на которой написано «Если (перечеркнуто) когда нас освободят». Вам помогали в плену держаться разговоры с вашими побратимами. Мне кажется, вы даже это очертили как дискуссионные клубы. О чем вы говорили?
— Кстати, об этом посте. Что очень интересно, мы его тоже обсуждали с моим другом в Еленовке. Я еще за два-три месяца до выхода придумал, какой пост я сделаю после выхода. Это было придумано гораздо раньше.
— Контент-планирование, все правильно.
— Да, видите ли, пресс-служба работает даже в плену (улыбается — ред.).
О чем были разговоры? Да это просто жизненные разговоры, что удивительно. Разговаривали о каких-то рецептах, которые можно приготовить, у многих были листочки, на которых ребята писали, что они хотят попробовать после выхода из плена или что приготовить.
Понятно, что была определенная зацикленность на еде, потому что есть хотелось постоянно. Но эти разговоры как-то [развлекали].
Одно время было даже правило: мы позволяли себе говорить о еде только час до и час после еды, чтобы желудочный сок как раз подошел к приему пищи.
Вспоминали приятные времена, как было когда-то круто. Мне повезло, я был со своими близкими друзьями, и нам было что вспомнить. Мы более-менее долгое время прошли вместе в компании, многие вместе были, постоянно вспоминали эти моменты.
Постоянно говорили об автомобилях: кто какой себе хочет автомобиль по возвращении.
Было очень много разных разговоров, но в большинстве своем все разговоры были о будущем, о том, как будет хорошо в будущем, кто как встретится с семьей, со своими близкими, какие первые планы.
— О вашей маме хотел спросить. Когда вы встретились, она рассказывала вам о том, что происходило в эвакуационных поездах, где она работала?
— Мы с ней достаточно поверхностно по этому поводу общались, к сожалению. Поэтому, чтобы узнать об этом больше, я смотрел ее интервью на ютубе…
— То есть, вы смотрели интервью вашей мамы?
— Да (смеется — ред.). К сожалению, у нас не было так много времени, чтобы видеться друг с другом, хотя прошло больше двух месяцев. Дело в том, что она была какое-то время в Штатах с дипломатической миссией, чтобы привлечь внимание к нашим военнопленным, в целом к Украине, чтобы больше отправляли средств, оружия
Поэтому когда мы видимся друг с другом, то общаемся о чем-то очень близком, у кого как дела и так далее. Еще об эвакуационных поездах не говорили.
— Я надеюсь, во всем мире поняли о россиянах, с какой жестокостью они уничтожают все живое. Многих это удивило, даже украинцев, несмотря на то, что у нас война с 2014 года. Поняли ли вы что-нибудь новое о россиянах после 24 февраля, находясь, пожалуй, в одной из самых горячих точек — Мариуполе?
— Ничего нового для себя [относительно их] не открыл.
Я открыл для себя, например, авиацию, корабельную артиллерию, с которой раньше не сталкивался. Вот это я для себя открыл. А по поводу жестокости россиян для меня никаких открытий не было.
У меня есть определенное объяснение, потому что людям очень хочется всегда видеть какое-нибудь добро. Люди вообще не привыкли видеть какое-то зло вокруг себя, потому что в большинстве своем — более-менее оптимисты. Людям было так тяжело поверить, что эти люди, которые с нами жили рядом столько лет (у нас там куча родственников), нас могут убивать.
К сожалению, даже сейчас есть тенденция на поиск «хороших русских», потому что людям в голове просто трудно постичь этот уровень жестокости, этот терроризм, войну вообще в XXI веке. Поэтому есть такое желание у людей, к сожалению, искать «хороших русских». Как мы уже убедились в очередной раз, это заблуждение и ошибочные поиски.
— Каким был первый день на свободе?
— Когда мы вышли, ясно, что позвонили родным, самым близким, чтобы поговорить с ними, услышать друг друга наконец.
Но я очень люблю новости, поэтому для меня новости — это была основная тема. Когда нам выдали телефоны, я сразу вошел и стал читать, что сейчас происходит.
Пока мы были в плену, было настолько много дезинформации, что очень хотелось узнать правду и истину, которая есть на самом деле. Поэтому я очень много именно в первую ночь читал новости, что происходит в Украине и в мире в целом.
Когда тебя отрывают от реальности и ты находишься в каком-то вакууме, [потом складывается] такое впечатление, что ты какой-то маленький ребенок, вновь открывающий для себя мир. Это настолько интересно было смотреть!
Конечно, прочитал новость о частичной мобилизации, но имеем, что имеем. Как видим, сейчас «хорошие» мобилизованные, как и россияне, — это мертвые мобилизованные, потому что это люди, вообще не имеющие никакой подготовки, их бросают как «пушечное мясо». Хотя из-за того, что россияне постоянно ведут себя как терпилы, то это все вообще ожидаемо.
