Страна в стране. Как КНДР совмещает партийную элиту на мерседесах и миф о все еще существующем СССР
КНДР, по рассказам побывавших там туристов, часто поражает контрастами — партийная элита на автомобилях класса «люкс» наряду с бедствующим населением и верой в существование СССР в XXI веке.
НВ публикует заключительную часть из мини-серии материалов спецкора Радио НВ Богдана Амосова о жизни Северной Кореи.
— Пхеньян — это как страна в стране. Все—таки там есть какой—то класс «избранных», так сказать, приближенных к партии людей. И так или иначе они пользуются благами. Я удивился, сколько там крутых автомобилей: были «лексусы», «тойоты»; если не ошибаюсь, и «мерседесы» были. Но, конечно, большинство автомобилей [в КНДР] китайского производства. Меня удивило, что там есть пробки, — рассказал мне журналист Андрей Борис, под видом обычного туриста снявший материал о Северной Корее для украинского телевидения.
Мой коллега смог побывать и в квартире у корейцев. Впрочем, — это то, что ему показали официальные гиды. Андрей более чем уверен, что перед ним было разыграно представление:
— Нас возят по разным точкам и говорят: «А сейчас мы вам покажем квартиру нашего обычного инженера, который работает в институте ракетных технологий». Привозят нас в новый район Пхеньяна, там все красиво, трехкомнатная квартира. <...> Была «показательная» семья инженеров, бабушка и ее внучка, остальные были на работе. Девочка, как робот (ребенку на вид лет шесть), просто как актриса все делает четко — играет на пианино, под камеру учит уроки. <...> Наливают нам там чай. Повсюду, разумеется, изображения Кима. Висят даже какие—то дипломы деда, хозяина этой квартиры, из Жданова — нашего Мариуполя. Я говорю: «Ничего себе! Он там учился?». Бабушка говорит «да». — «А знаете, что там сейчас происходит?». — «Мы давно не следим за новостями из Советского Союза».
Украинка Ирина Галай смогла встретиться в Пхеньяне с парнем из Швеции, который решил изучать в Северной Корее корейский язык в Пхеньянском международном университете. Когда парень подавал документы, то даже не думал, что в КНДР согласуют его обучение. Однако в университете согласились, запросив за обучение большую сумму денег и поставив ряд условий.
— Он говорит, что живет в общежитии, где на восьмом этаже штаб—квартира КГБ, и говорит: «Они постоянно проводят со мной беседы, что мне можно, а что нет». <...> Очень интересную вещь он рассказал о «фэшн—полиции», которая ходит и заставляет одеваться всех одинаково. Говорит, что когда он ходит зимой в шапке, не видно, что он не местный, и порой к нему подходят и спрашивают, почему он в джинсах или в пальто.
В Северной Корее действительно есть перечень разрешенных причесок, цветов одежды и фасонов обуви. В случае, если внешний вид нарушен, правоохранители записывают имена правонарушителей в специальный блокнот, что потом оборачивается последующими проблемами:
— У нас была экскурсия в метро, я надела кожаные лосины и черный гольф в обтяжку и вышла в лаковых берцах. Я была вся в черном, и они просто не понимали, что это такое вообще идет, детям закрывали глаза. Сначала вообще меня выпускать не хотели.
Напомню: для того, чтобы попасть в Северную Корею, Ирина Галай решила принять участие в местном марафоне. Однако перед самым забегом украинка заболела и вынуждена перерегистрироваться на меньшую дистанцию.
• «Знаете, что сейчас происходит в Мариуполе?». — «Мы давно не следим за новостями из Советского Союза»
Несмотря на то, что марафон был лишь поводом для визита в КНДР, пропускать такое зрелище она не хотела. Сам марафон Ирина сравнивает со съемками фильма. Флаг своей страны брать на забег нельзя. Участников запустили в крупнейший стадион Пхеньяна — при этом на каждом кресле сидел человек:
— Все были одинаково одеты и с флажками, натренированные. Все вставали под музыку, нас встречали, провожали, выкрикивали [кричалки]. <...> Маршрут марафона проложен через весь Пхеньян, всюду стоят машины охраны, и ты бежишь по улицам (что тоже было очень интересно, потому что ты пробегаешь мимо зданий). Мне было очень странно, что они «двойные» — впереди построили анфас современного дома, а через окно ты видишь еще одно окно, и там старое разваленное здание. <...> В домах никто не живет, они внутри пустые. Это просто как конструктор LEGO — красивая картинка. Люди живут очень бедно, в старых «сталинках».
Расспрашиваю о жилищах северных корейцев и у Андрея Бориса — украинского журналиста, побывавшего в КНДР:
— Города основном вымерли, как по мне. <...> В Вонсане, правда, нас заводили в одно кафе, где мы ели что—то вроде мидий (я даже не скажу точно, что это было). Там были люди, и действительно казалось, что [течет] жизнь. <...> Вообще—то объективно говорить о Корее после того, как я там побывал, очень трудно. Тебе показывают фасад, а что за ним скрывается — не понятно.
В программу туров иностранцев, кроме Пхеньяна, часто входят и другие города или визиты к демаркационной линии. Это тот момент, когда путешественники имеют возможность хотя бы в окна автобуса подсмотреть, как живут люди в провинции:
— Видели, как люди на полях обрабатывают землю волами. Конечно, есть современные поля, где есть тракторы, <...> но это просто капля в море по сравнению с тем, что большинство народа живет отстало. Дети, которые работают на полях — это то, что я видел собственными глазами. <...> Видели автомобили, которые ездят на дровах (ехали военные). Я потом об этом читал, но я бы никогда не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Это на самом деле старая история — такое было еще в начале XX века. <...> У них вообще проблемы с горючим, заправок как таковых нет, <...> потому что горючее им поставляет Китай (и то с перебоями).
А после рассказа Андрея Бориса о северокорейских трассах, начинаешь понимать, почему КИМы передвигались по стране по железной дороге:
— Дорога просто переполнена кратерами. Это «бетонка», совершенно убита их оползнями почвы. Страна же высокогорная, и у них регулярно происходят оползни. Ремонтировать дороги некому — и смысла нет, потому что по ним очень мало народу ездит. Сколько мы проехали — из Пхеньяна в Вонсан (это город на побережье) — видели за все это время, может, пять—десять автомобилей на всю трассу, хотя она является одной из ключевых.
Группа, в которой путешествовал украинский журналист, хотела остановиться и посмотреть на рядовых северокорейских крестьян, но гиды очень долго отказывались. Наконец договориться получилось благодаря опытному журналисту:
— Уговорил [гидов] мой коллега—журналист старшего возраста (а в них заложено очень большое уважение к людям старшего возраста). Нам удалось немного подойти к [рядовым] людям: это было окончание рабочего дня, крестьяне собрались и с каким—то парторгом обсуждали, насколько я понимал, результаты проведенной на полях работы. <...> Рядом стоял совершенно допотопный трактор.
Мои собеседники мало что могут сказать о том, что действительно происходит у северо—корейца в голове. Действительно ли вера в чучхе, Кимов и величие собственной нации настолько безапелляционна? Сказать сложно, ведь общение с местными для любого иностранца критически ограничено.
Между тем, время от времени южнокорейские СМИ сообщают об очередных беженцах, которые, рискуя собственной жизнью, прорываются через все преграды и покидают КНДР навсегда.
В конце нашего разговора с Ириной Галай — украинкой, побывавшей в КНДР, — она отмечает:
— Я им задавала очень много вопросов (хотя и нельзя), например: как проходит голосование, почему они голосуют за человека, возраст которой они даже не знают? Они не знают, сколько лет их президенту, есть ли у него дети, где они живут — и вообще ничего о нем. Я спросила: «Как вы его выбирали? У вас передается власть по наследству?» — «Нет, не передается, у нас выборы. И мы голосуем за идею, а не за человека. Он несет нашу идею, идею нашей страны».
